Структура электоральных размежеваний по итогам думских выборов 2021 года

Коргунюк Ю.Г.

Аннотация

Анализируется структура электоральных размежеваний на федеральном и региональном уровне по итогам думских выборов 2021 г. Постулируется необходимость переориентировать теорию размежеваний на изучение массового политического сознания в его ситуационной динамике. Формулируется вывод, что факторы социально-демографической дифференциации влияют на настроения избирателей не по отдельности, а в совокупности. Предлагается отказаться от взгляда на эти факторы как на источник политических противостояний и подчеркивается, что именно политические акторы генерируют эти противостояния в попытках расширения собственной социальной базы. Постулируется, что в условиях электорального авторитаризма ведущая роль в этом принадлежит властным элитам, сгенерировавшим, в частности, такие противостояния, как «авторитаризм–демократия», «ястребы–голуби», «советские традиционалисты–прогрессисты». Констатируется, что именно активная позиция элит делает политическое содержание электоральных размежеваний более текучим и изменчивым, чем их социальная база. К константам структуры электоральных размежеваний в 2016 и 2021 гг. отнесено доминирование авторитарно-демократического противостояния, в своей социальной основе более всего связанного с уровнем урбанизации, но также с демографическими характеристиками и уровнем экономической самостоятельности населения. В качестве другой константы указано устойчивое второе место противостояний в социально-экономической сфере: между властью и оппозицией и рыночниками и социал-протекционистами. Отмечено, что позиции первого постепенно укрепляются, а второго ослабевают (в частности, из-за вытеснения противостояниями во внешнеполитической и мировоззренческой предметных областях – «ястребы» против «голубей», консерваторы против либералов, советские традиционалисты против прогрессистов). Новацией выборов-2021 названо расширение диапазона политических противостояний, окрашивающих электоральные размежевания, – в том числе связанных с выходом на сцену новых партий.

---

Теория размежеваний (cleavages) переживает сегодня не самые лучшие времена. Интерес к ней по сравнению с 1960–1980 гг. значительно снизился. Тому есть ряд причин.

Одна из них состоит в том, что теория ставила задачей изучение политических процессов на макроуровне. Она оперировала десятилетиями и даже столетиями, крупными мазками рисуя картину развития партийных систем.

В своей первоначальной версии [16] она пыталась объяснить эволюцию партийных систем стран Западной Европы (точнее, ее северной части) фундаментальными конфликтами социальных интересов, воспроизводящимися на протяжении долгого времени: 1) между центром и периферией (т.е столичными и региональными элитами); 2) государством и церковью (по сути, между религиозно и секулярно настроенными избирателями); 3) сельскими хозяевами и промышленниками (в дальнейшем этот конфликт не совсем обоснованно был отождествлен с противостоянием города и деревни); 4) работодателями и наемными работниками.

Одним из ключевых пунктов концепции Липсета-Роккана является гипотеза, согласно которой после введения в европейских странах всеобщего избирательного права там установились партийные системы, застывшие (freezed) в своем развитии на несколько десятилетий – вплоть до 1960-х гг. Таким образом, теория размежеваний объясняла относительную устойчивость западноевропейских партийных систем доминированием конфликта интересов работников и работодателей.

Ирония заключается в том, что к этому времени уже обозначились признаки «размораживания» европейских партийных систем – в последующие десятилетия оно развернулось в полную силу. Сегодня на Западе трудно найти страну, где расстановка партийно-политических сил не претерпела бы существенных изменений, сопровождаемых ослаблением прежних лидеров и выходом на сцену новых. Одно из немногих исключений – Соединенные Штаты Америки с их непотопляемой двухпартийной системой. Но и там систему держит на плаву отнюдь не «застывшая» структура размежеваний. Как показывают, в частности, работы К.Джанды, политическое лицо и социальная база двух ведущих партий страны менялись за время их существования несколько раз, причем кардинально [10; 11].

Когда взгляд на «кливажи» как на залог стабильности партийных систем потерял убедительность, интерес партологов к теории размежеваний заметно снизился. Зато его сохранили те, кто изучал массовое политическое сознание и ценности избирателей [1; 8; 15; 17; 18]. Для этих исследователей партии были лишь агентами, участвующими в формировании массового политического сознания, каковое, с одной стороны, обусловлено социальным положением избирателей, а с другой, оперирует штампами, проталкиваемыми через СМИ активными политическими игроками.

При таком подходе размежевания – это всего лишь политические противостояния, имеющие социальную подоплеку. Их генерированием с целью извлечения собственной выгоды и занимаются партии: политическая повестка способна «выстрелить» только в том случае, если затронет болевые точки в сознании избирателей. Требование, чтобы набор таких раздражителей был неизменным, по большому счету избыточно.

Поэтому в определении размежеваний как «долговременных структурных конфликтов, приводящих к появлению противоположных позиций» [33: 51], вполне допустимо опустить условие долговременности. Размежевания могут быть какими угодно по длительности; главное, чтобы они имели политическую интерпретацию и социальную подоплеку. В конце концов, исследователям социально-политических процессов не привыкать к роли слепых мудрецов, щупающих слона, или обитателей платоновской пещеры, вынужденных гадать, что именно отражают играющие на ее стене тени. Возможно, фиксируемые ими размежевания являются отблесками более крупных разломов, но что собой представляют последние, можно будет понять только по прошествии времени.

Иными словами, в новом столетии исследователи размежеваний оказались перед выбором: либо вообще отказаться от данной теории, либо переместиться ближе к микроуровню, которым в данном случае является не уровень индивида, как обычно принято в социальных исследованиях, а уровень отдельных выборов – и в этом нет ничего парадоксального, поскольку у каждого предмета исследования свой микроуровень и свой макроуровень, и то, что является макроуровнем для одного, выступает в качестве микроуровня для другого (подробнее об этом см. [28]).

Размежевания в этом смысле могут отражать не только долгосрочные тенденции в развитии социальной структуры общества, но и вполне конъюнктурные изменения повестки дня, обусловленные в том числе непредвиденными факторами – стихийными бедствиями, эпидемиями, внешнеполитическими конфликтами и т.п.

Конечно, для таких феноменов можно придумать новый термин. Вопрос только – зачем, если уже есть готовый, в нынешних условиях не особенно-то и востребованный? Ведь никакие явления и процессы не могут существовать только на макроуровне, у всех есть свой микроуровень, вблизи выглядящий совсем иначе, чем издалека. Так что использование термина «размежевания» для описания явлений более изменчивых и нестабильных, чем «долгосрочные структурные конфликты», целесообразно хотя бы из уважения к «бритве Оккама» – «не умножай сущности без необходимости».

То, что размежевания далеко не так стабильны и устойчивы, как подразумевала концепция Липсета-Роккана, стало ясно довольно быстро. Дело в том, что в основополагающей статье 1967 г. практически не затрагивался политический аспект размежеваний. Понятно, например, что конфликт между работниками и работодателями предполагал противостояние социалистических (коммунистических) и «буржуазных» партий. Но так он выглядел только из «левой» части политического спектра, но не с противоположного фланга. Тем более что никакого единого противоположного фланга не существовало – была совокупность партий самой разной идейной ориентации: от монархистов до либералов. С точки зрения монархистов социалисты и коммунисты были радикальной фракцией республиканцев, с точки зрения консерваторов – радикальными либералами, с точки зрения либералов – сторонниками тирании, использующими в демагогических целях псевдодемократические лозунги. Короче говоря, структура размежеваний была гораздо более сложной, явно выходя за рамки противостояния социалистов и несоциалистов. Так что вполне можно понять Липсета и Роккана, которые предпочли не вдаваться в детали, а абстрагироваться от них.

Но для тех, кто пытался приложить их схему к опыту стран, не ставших предметом рассмотрения Липсета и Роккана, было очевидно, что политическая сторона размежеваний явно нуждается в дополнительном исследовании. Внимание этих исследователей быстро переключилось с социальной составляющей размежеваний на «идеологическую». Речь идет прежде всего об участниках проекта «Манифесто», изучавших в его рамках вопросы (issues) из предвыборных платформ и программ политических партий. На основе их исследований была сформирована теория проблемных измерений (issue dimensions) [3].

Произведенный в рамках проекта анализ привел к весьма неоднозначным результатам: выявленных измерений оказалось больше, чем предполагалось изначально. Во многом это было обусловлено недостатками методики исследования (подробнее см. [25]), но не только: политическое содержание противостояний в рамках партийных систем не укладывалось в прокрустово ложе первоначальных установок, и для его описания требовалась более широкая палитра.

Еще больший интерес к политической стороне размежеваний был вызван опытом посткоммунистических стран Центральной и Восточной Европы. Здесь набор размежеваний разнился от страны к стране, а кроме того, они сами по себе не отличались особой устойчивостью и быстро эволюционировали. Эта подвижность заставила, в частности, авторов прекрасной работы о посткоммунистических партийных системах Г.Китчельта, З.Мансфелдову, Р.Марковски и Р.Тока говорить скорее о «водоразделах» и «измерениях», чем о «кливажах» – первые, на их взгляд, менее устойчивы, чем последние [12: 63]. Но это, как представляется, издержки подхода, в соответствии с которым главный смысл теории размежеваний – объяснить устойчивость партийных систем; если от критерия устойчивости отказаться, они легко совпадут с кливажами.

Так или иначе, политическое содержание «водоразделов» и «измерений» интересовало авторов работы в гораздо большей степени, чем их социальная база. Поэтому в своем анализе исследователи ориентировались не на результаты выборов, а на экспертные оценки и опросы общественного мнения. В результате в посткоммунистических Чехии, Польше, Венгрии и Болгарии были выявлены такие измерения, как «социальные протекционисты против рыночных либералов», «светские либералы против религиозных авторитаристов» [12: 226], «либералы против авторитаристов в политической сфере» [12: 235], «либералы против авторитаристов в социокультурной сфере» [12: 259] и некоторые другие, обусловленные «местной спецификой».

Исследование продемонстрировало, что политическое содержание «водоразделов» (измерений) меняется не только от страны к стране, но и от выборов к выборам. Во многом это объясняется тем, что его авторы оказались гораздо ближе к микроуровню, чем Липсет, Роккан и их последователи, видевшие в размежеваниях источник институционализации партийных систем. Изучая размежевания, Китчельт и его коллеги использовали более тонкие математические методы и изначально были готовы к обнаружению паттернов, существенно отклоняющихся от «классических» эталонов.

Что касается социальных корней выявленных размежеваний, то здесь они не нашли столь же богатого разнообразия, придя к выводу, что «молодые, хорошо образованные городские избиратели мужского пола, занятые в частном секторе или на высококвалифицированных должностях, более склонны поддерживать рыночно-либеральную политику» [12: 296].

Похожая картина наблюдалась и в постсоветской России. Правда, возникает вопрос, применима ли концепция размежеваний к стране, чей политический режим от выборов к выборов становится все более авторитарным. Применима ли она вообще к режимам подобного типа? Ответ: почему бы и нет, если имеет место реальный подсчет голосов на сколько-нибудь значительной части территорий. Административное проталкивание кандидатов от «партии власти» путем создания им привилегий и даже откровенного вбрасывания бюллетеней, конечно, искажает электоральное пространство и структуру размежеваний, но не разрушает и не отменяет их полностью.

Начать с того, что административное вмешательство само по себе выводит на первый план противостояние между властью и общественностью, имеющее авторитарно-демократическое содержание, – между теми, кто способен сопротивляться властному давлению, и теми, кто не способен. Этот раскол вполне надежно фиксируется, в частности, математическими методами [13; 23; 28].

Следует также отметить, что электоральные автократии редко прибегают к тотальной фальсификации результатов выборов. Они подбрасывают голоса своим кандидатам и партиям, но не подтасовывают результаты остальных участников, поскольку это требует лишней работы. Ну а случаи тотальной фальсификации достаточно легко определяются математическим анализом результатов голосования – в конечном итоге они остаются без внятной интерпретации.

При обыкновенном же «вбросе» соотношение сил между участниками выборов искажается, но по своей сути не меняется, а значит, тот же математический анализ, примененный к результатам голосования, во-первых, способен показать, была ли фальсификация тотальной, а во-вторых, выявляет структуру размежеваний, подобную культурному слою при археологических раскопках – покрытому почвой, но поврежденному лишь частично.

Вернемся теперь к сравнению структуры размежеваний в Центральной и Восточной Европе и в постсоветской России. С точки зрения социальной базы, она также не отличается особым разнообразием и изменчивостью – на нее влияют прежде всего уровень урбанизации, демографический (в том числе этнический) состав территорий и уровень экономической (в том числе предпринимательской) активности населения [23; 26; 24].

А вот в политическом плане трансформация размежеваний впечатляет и разнообразием, и скоростью. Исследуя межпартийную дискуссию в ходе думских выборов 1993-2021 гг., автор с помощью факторного анализа выделил в политическом пространстве России три основных измерения: 1) социально-экономическое; 2) авторитарно-демократическое; 3) т.н. системное [13; 26].

С первым и вторым все приблизительно понятно. Первое известно как «право-левое» у Й.Баджа и «социальные протекционисты против рыночных либералов» у Г.Китчельта и коллег.

Авторитарно-демократическое измерение не очень актуально на современном Западе, но довольно широко распространено в постсоветских странах и Латинской Америке [20: 32; 22; 23]; в последнее время оно также вновь дает о себе знать в Центральной и Восточной Европе [19]. В целом авторитарно-демократическое измерение проявляет себя в тех странах, где либо нарастают тенденции к электоральному авторитаризму (Россия и страны постсоветского пространства), либо еще жива память о недавней диктатуре (Чили) [22].

Третье, «системное», измерение в целом соответствует социокультурному измерению западных демократий [1; 15; 17; 18]. Его можно считать полем битвы между сторонниками открытости/закрытости общественных систем. Эта открытость/закрытость носит как временной, так и пространственный характер – в первом случае оппоненты ориентируются на будущее/прошлое, во втором – на интеграцию наднациональных организаций или, наоборот, на изоляционизм.

Временну́ю версию можно наблюдать в противопоставлении материалистов и постматериалистов [9], новой и старой политики [4]. Пространственная версия находит выражение в противостоянии между демаркационистами и интеграционистами (т.е. теми, кто выиграл от глобализации, и теми, кто не выиграл) [14], универсалистами и партикуляристами [5], космополитами и коммунитаристами [21]. Существуют также комбинированные варианты, которые противопоставляют либертарианцев-универсалистов традиционалистам-коммунитаристам [2] или зеленых/альтернативистов/либертарианцев традиционалистам/авторитаристам/националистам – GAL/TAN [6; 7].

Если ограничиваться сугубо полем межпартийной дискуссии, то в 1993-2011 гг. иерархия политических измерений в России сохраняла относительную стабильность: на первом месте почти всегда было социально-экономическое, на втором – системное, на третьем – авторитарно-демократическое. В 2012 г. авторитарно-демократическое измерение вышло вперед, оттеснив социально-экономическое и системное на второе и третье места соответственно (прямое следствие «белоленточной революции» 2011–2012 гг. и последовавшего за ней ужесточения репрессивного законодательства [13; 25]). В 2014 г. украинский кризис вывел на первый план системное измерение – между «ястребами», или империалистами (подавляющее большинство российских партий), и «голубями», или антиимпериалистами (исключительно либералы). Авторитарно-демократическое и социально-экономическое измерения отодвинулись соответственно на второе и третье места [25].

Но это касается прежде всего политического пространства, определяемого межпартийной дискуссией и отражающего сознание элит, которые имеют хотя и субъективную, но достаточно целостную картину этого пространства. Совсем другое дело – электоральное пространство, живущее по законам массового сознания. Последнее достаточно фрагментированно, поскольку большинство избирателей не способно воспринимать политический ландшафт целиком и смотрит на него через призму собственных социальных проблем. Отсюда неполная конгруэнтность политического и электорального пространств.

В политическом пространстве социально-экономическое измерение (вкупе с элементами мировоззренческого противостояния советских традиционалистов и прозападных прогрессистов) доминировало до 2011 г. В электоральном же оно уже в начале 2000-х было оттеснено на второй план авторитарно-демократическим. Главными причинами этого стали централизация Кремлем административного ресурса (в 1990 г. он концентрировался главным образом в руках региональных элит), усиление административного давления на избирателей, рост электоральных манипуляций и прямых фальсификаций. Ситуация не изменилась и после 2014 г., когда на первое место в политическом пространстве вышло противостояние «ястребов» и «голубей» (системное измерение). На думских выборах 2016 г. доминирующее электоральное размежевание сохранило авторитарно-демократическую окраску, а империалистско-антиимпериалистическое измерение («ястребы–голуби») продолжало, вместе с социально-экономическим, определять лицо второго по значимости электорального размежевания [25].

Так или иначе, можно констатировать, что относительная неизменность социальной базы размежеваний сосуществует с подвижностью их политической составляющей, объясняемой стремлением политических (прежде всего властных) элит навязать свою повестку всей стране. Это можно видеть на примере постсоветской России, но вряд ли дело обстоит иначе и в других странах, особенно учитывая бурные политические изменения последних десятилетий.

Критическими точками трансформации политического пространства постсоветской России можно считать 2000 и 2014 гг. В первой из них произошла централизация административного ресурса, прямым следствием чего явился выход на первый план в массовом политическом сознании авторитарно-демократического противостояния. Во второй точке властная элита впрыснула в политическое пространство мощную инъекцию внешнеполитической повестки; это не сказалось на доминирующем электоральном размежевании, сохранившем авторитарно-демократическую природу, но повлияло на второе ЭР, разбавив его социально-экономическое содержание элементами противостояния «ястребов» и «голубей».

Другими словами, мы видим, что политическая элита все время навязывает актуальную повестку, а массовое сознание то поддается этому напору, то проявляет инертность (или даже сопротивление). Поэтому структура размежеваний предстает относительно стабильной в социальном плане и подвижно-неустойчивой в плане политическом. Определить тенденции ее трансформации возможно только тщательно и последовательно изучив изменения во взаимоотношениях политической и социальной составляющей – в том числе в их динамике от выборов к выборам.

Подобное изучение может занять многие десятки лет – но тут на помощь исследователю приходит разнообразие российских регионов. Среди субъектов РФ есть как вполне современные с европейской точки зрения (Москва, Санкт-Петербург), так и достаточно «патриархальные» (прежде всего северокавказские республики). Различия между ними можно представить как своеобразный аналог динамической модели: «патриархальным» регионам соответствует одна структура размежеваний, современным – другая, и эти отличия дают обширный материал для анализа.

В настоящей статье предпринята попытка проанализировать с точки зрения концепции размежеваний результаты думских выборов 2021 г. как на федеральном, так и на региональном уровне. Для этого использованы методики, описанные в предыдущих статьях на схожую тематику [28; 27; 30]. Результаты исследования сравнены с результатами 2016 г. На основе этого сделаны выводы о тенденциях изменения структуры размежеваний.

Методология исследования

Методология настоящего исследования во многих чертах повторяет ту, что была использована ранее. Вот ее основные моменты.

В качестве основного метода выявления размежеваний как в электоральном, так и в политическом пространстве избран факторный анализ (метод главных компонент), причем в первую очередь – его R-разновидность, ориентированная на группировку признаков, а не группировку объектов (как в случае с Q-разновидностью). Релевантность факторного анализа для выявления размежеваний заключается в том, что он помогает редуцировать количество факторов, акцентируя внимание на тех из них, которые подразумевают более высокую дисперсию, а следовательно, в нашем случае, и более высокую поляризацию.

Почему это важно? Обратимся к предмету нашего исследования – голосованию за партийные списки в различных территориальных единицах. Факторный анализ числа (долей) голосов, отданных в этих единицах за разные партии, показывает, результаты каких партий от территории к территории изменяются в такт, а каких в контрфазе, выделяя тем самым основные паттерны партийного голосования. В принципе наиболее яркие из таких паттернов можно обнаружить уже корреляционным анализом, но тот фиксирует лишь наиболее очевидные связи; чтобы обнаружить связи второго и третьего порядка, и нужен факторный анализ.

Факторный анализ также позволяет определить иерархию этих паттернов. Например, выяснить, что первый паттерн заключается в противостоянии «партии власти» и ее союзников наиболее оппозиционным партиям; второй – в противостоянии коммунистической оппозиции либеральной и т.д.

Таким образом, за исходный пункт в нашем исследовании взяты факторы различий в голосовании за партии в разных территориальных единицах. Факторы рассчитывались путем факторного анализа числа (долей) голосов, полученных партиями в субъектах РФ и территориальных избирательных округах (в зависимости от уровня исследования – федерального или регионального); в роли переменных (variables) выступали партии, в роли случаев (cases) – территориальные единицы.

Если у этих факторов обнаруживалась политическая интерпретация и социальная подоплека, они признавались электоральными размежеваниями.

Политическая интерпретация устанавливалась путем сравнения факторных нагрузок (factor loadings) партий в электоральном и политическом пространствах с помощью корреляционного и регрессионного анализа. Факторные нагрузки в политическом пространстве рассчитывались на основе позиций партий по вопросам общенациональной дискуссии, порождающим наибольшую поляризацию мнений. Эти вопросы, равно как и позиции партий, выявляются в ходе их мониторинга (проводится автором начиная с 2015 г.; соответствующие документы и материалы представлены в базе данных «ПартАрхив», http://www.partinform.ru/pa98). Позиции партий оценивались по шкале от –5 до +5 и также подвергались факторному анализу, где роль переменных играют партии, а роль случаев – вопросы (подробнее о методике см. [26; 24; 25; 28].

Именно поэтому в данном случае также избран факторный анализ – он позволяет свести многочисленные партийные противостояния по широкому кругу вопросов к неким более компактным паттернам, главным образом тем, которые характеризуются наибольшей поляризацией позиций.

Факторный анализ производился как по всему набору вопросов межпартийной дискуссии, так и в отдельных предметных областях (issue domains): 1) внутриполитической; 2) социально-экономической; 3) внешнеполитической; 4) мировоззренческой. Две последние области, внешнеполитическая и мировоззренческая, в разных моделях рассматриваются как по отдельности, так и в совокупности – с целью увеличения числа возможных конфигураций: невозможно заранее угадать, в каких пунктах фрагментированное массовое сознание окажется конгруэнтно относительно целостному элитарному, поэтому здесь лучше не скупиться на варианты.

При этом использовались три модели: в первой фигурируют основные политические измерения (в целом они соответствуют «проблемным измерениям», issue dimensions, в терминологии Й.Баджа и его коллег по проекту «Манифесто») по всему набору вопросов межпартийной дискуссии; во второй – противостояния в трех предметных областях (issue domains в терминологии Й.Баджа и Ко) – внутриполитическая, социально-экономическая и «системная» (внешнеполитическая + мировоззренческая); в третьей – противостояния в четырех предметных областях (все вышеуказанные по отдельности).

Выявленные политические измерения и субизмерения (противостояния в предметных областях) интерпретировались исходя из того, какие партии являются главными антагонистами в каждом из них (на это указывают наиболее поляризованные факторные нагрузки) и какие вопросы вызывают наибольшую поляризацию (и потому имеют максимальные по модулю факторные оценки, превышающие, как правило, единицу). Для интерпретации основных политических измерений использовалась также множественная регрессия, где роль зависимой переменной играют факторные нагрузки партий по всему набору вопросов, а независимых – факторные нагрузки партий по противостояниям в отдельных предметных областях. Это помогает определить «вес» частных субизмерений внутри основных политических измерений и понять, какие именно «оттенки» доминируют в их «окраске». В некотором приближении это можно выяснить и корреляционным анализом, но множественная регрессия позволяет учесть возможный кумулятивный эффект наложения нескольких корреляций.

Чтобы выяснить, имеют ли факторы территориальных различий в партийном голосовании политическую интерпретацию, факторные нагрузки партий в электоральном пространстве сравнивались с их же факторными нагрузками внутри политических измерений и субизмерений. С этой целью использовалась множественная регрессия, в которой факторные нагрузки в электоральном пространстве формируют зависимую переменную, а факторные нагрузки в политических измерениях и субизмерениях – независимые. Частично связи между факторными нагрузками партий в электоральном и политическом пространствах также можно обнаружить и корреляционным анализом, но множественная регрессия, как и в предыдущем случае, позволяет учесть кумулятивный эффект наложения нескольких корреляций

Регрессионный анализ в данном исследовании тоже проводился в трех моделях, где в качестве независимых переменных выступали факторные нагрузки партий: в первой модели – в основных политических измерениях, во второй – в трех предметных областях (внутриполитическая, социально-экономическая и системная), в третьей – в четырех предметных областях (внутриполитическая, социально-экономическая, внешнеполитическая, мировоззренческая).

Если какая-то из моделей дает коэффициенты со статистической значимостью, не превышающей 0,1, то принимается, что имеет место электоральное размежевание с политической интерпретацией. На самом деле в качестве главного ориентира используется порог в 0,05 как более строгий, но в случае отсутствия результатов требования к статистической значимости смягчаются по принципу «лучше что-то, чем ничего». Учитывая сложный характер социально-политических явлений, при их изучении не следует впадать в излишний ригоризм – лучше зафиксировать ослабленную связь, чем не зафиксировать никакой. В конце концов, статистические методы в социальных науках не имеют доказательной силы и являются прежде всего эвристическим инструментом.

Чтобы выяснить, есть ли у обнаруженных электоральных размежеваний социальная база, также использовалась множественная регрессия. Но на этот раз в роли зависимой переменной выступали факторные оценки (factor scores) территориальных единиц в электоральных размежеваниях, а в качестве независимых переменных – демографические и социально-экономические показатели этих же территориальных единиц, предварительно подвергнутые факторному анализу (в качестве основных факторов социально-демографической дифференциации выступали, как правило, уровень качества жизни, практически совпадающий с уровнем урбанизации; демографические характеристики; уровень экономической самостоятельности населения и территорий; уровень социального благополучия и пр.) [26; 28; 27]. Если регрессионная модель обнаруживала связи со статистической значимостью менее 0,1, считалось, что у электоральных размежеваний есть социальная база.

Кроме того, структура электоральных размежеваний описывается с помощью инструментов измерения, предложенных в предыдущих работах автора [28; 27]:

– коэффициент максимального ареала ЭР, рассчитываемый по формуле: \(Mc = \sum_p^n |FLp|\), где \(p\) – доля голосов, полученных каждой партией по пропорциональной системе; \(n\) – количество партий, участвующих в голосовании; \(|FLp|\) – модуль факторной нагрузки каждой партии по данному размежеванию;

– коэффициент эффективного ареала ЭР: \(Ec = 2Mc_{min}\), где \(Mc_{min}\) – ареал более слабой стороны размежевания;

– коэффициент политизации ЭР: \(Pc = Ec R^2\), где \(R^2\) – коэффициент множественной регрессии (коэффициент детерминации) связи ЭР с набором политических измерений и предметных размежеваний;

– коэффициент социализации ЭР: \(Sc = Ec R^2\), где \(R^2\) – коэффициент детерминации, отражающий связь каждого ЭР с набором присущих этому региону факторов социальной стратификации.

Соотношение этих показателей отражает уровень конкуренции на выборах, степень понимания электоратом картины политического противостояния и обусловленность результатов голосования социальным положением избирателей.

Так, близость значений коэффициентов максимального и эффективного ареала говорит о высоком уровне конкуренции, тогда как сильное расхождение между ними – напротив, о привилегированном положении одного из участников выборов. Высокое значение коэффициента политизации свидетельствует о высокой степени ясности для электората расстановки сил (избиратели понимают, какие именно партии противостоят друг другу в интересующих их вопросах), низкое – напротив, о не слишком большом интересе электората к тому, какую позицию какая партия занимает. Высокий коэффициент социализации означает, что выбор избирателя в значительной мере обусловлен его социальным положением, низкий – что это обстоятельство не играет особой роли.

Основное внимание при этом уделено полным электоральным размежеваниям, то есть имеющим и политическую интерпретацию, и социальную подоплеку. Ведь именно по ним можно понять, как социальное положение избирателей влияет на их политический выбор и какой фактор социальной дифференциации «порождает» определенный тип политического противостояния.

В заключение результаты исследования итогов думских выборов 2021 г. сравнены с аналогичными результатами по итогам думских выборов 2016 г.

Конфигурация политического пространства на выборах-2021: политические измерения и предметные размежевания

В ходе межпартийной дискуссии на думских выборах 2021 г. было выявлено 186 вопросов, вызвавших более-менее серьезную поляризацию партийных позиций. Все эти вопросы отбирались посредством ежедневного мониторинга публичных выступлений (интервью, дебатов и пр.) партийных деятелей, а также содержания открыто публикуемых партийных документов (программ, платформ, заявлений, обращений и пр.). Учитывались только те вопросы, по которым высказывалось сколько-нибудь значительное количество представителей партий – участниц избирательной кампании, причем среди объявленных позиций обязательно присутствовали поляризованные (со значениями +5 и –5).

Факторный анализ позиций 14 партий, допущенных к выборам, выявил четыре политических измерения (табл. 1), что оказалось сюрпризом – в предыдущих думских кампаниях их всегда было три.

Невооруженным взглядом видно, что главным содержанием первого измерения является противостояние «Единой России» всем остальным участникам, но в первую очередь КПРФ, «Коммунистам России», ЛДПР, «Справедливой России – За Правду» и «Родине»; второго – противостояние «Единой России» и либералов (прежде всего «Яблока»), четвертого – особое положение «Зеленой альтернативы». Но не будем спешить с интерпретацией, посмотрим на результаты анализа по отдельным предметным областям.

К предметной области «Внутренняя политика» был отнесен 51 вопрос межпартийной дискуссии из упомянутых выше 186. Критерием для отнесения к этой области послужила тематика, связанная с политическим устройством государства, проведением выборов, функционированием органов власти и других политических институтов и т.п.

Факторный анализ выделил здесь три противостояния (субизмерения):

1) власть против оппозиции («Единая Россия» против всех остальных, в первую очередь КПРФ, «Коммунистов России», «Яблока», Партии роста, «Новых людей»); вопросы, вызвавшие наибольшую поляризацию, – использование властью на выборах административного ресурса; расширение полномочий представительной власти; всенародное избрание глав местного самоуправления; отмена муниципального фильтра; сокращение пропорциональной системы выборов; ограничения в интернете; практика многодневного голосования; ограничения на проведение митингов (табл. 2);

2) лоялисты против оппозиционеров («Родина», РЭП «Зеленые», «Гражданская платформа» и др. против Российской партии социальной справедливости, «Яблока» и КПРФ); поляризующие вопросы – оценка политического режима в России как авторитарного, отношение к А.Навальному и его проектам, отношение к В.Путину и его поправкам в Конституцию;

3) особая позиция «Зеленой альтернативы» по ряду вопросов повестки дня, в основном связанных с борьбой с коронавирусом.

К социально-экономической предметной области были отнесены 54 вопроса, факторный анализ выделил четыре субизмерения:

1) власть против оппозиции («Единая Россия» против остальных, прежде всего КПРФ, «Коммунистов России», «Родины», «Справедливой России – ЗП», ЛДПР); поляризирующие вопросы – возвращение прежнего пенсионного возраста, отмена взносов на капремонт, отношение к «оптимизации» здравоохранения и образования, «мусорной» реформе, политике Центробанка и правительства и т.п.;

2) либералы («Новые люди», Партия роста, «Яблоко») против «Зеленой альтернативы»: «мусорная» реформа, распределение между гражданами природной ренты (безусловный базовый доход), перераспределение налогов в пользу регионов и муниципалитетов и некоторые другие (по большинству из них у ЗА просто отсутствовала позиция);

3) либералы и экологисты против социал-протекционистов (КПРФ, «Коммунисты России», «Справедливая Россия – ЗП», Российская партия пенсионеров): «мусорная» реформа; распределение природной ренты; преимущества частной собственности перед государственной, пересмотр итогов приватизации 1990-х;

4) новые партии (НЛ и ЗА) против лоялистов («Единая Россия», ЛДПР и «Гражданская платформа»): природная рента, сокращение расходов на армию и оборону, замораживание цен и тарифов, статус самозанятых, реиндустриализация.

К системной области отнесены 90 вопросов, связанных с внешней политикой и мировоззренческой сферой. Факторный анализ дал здесь четыре субизмерения:

1) «ястребы» против «голубей» (коммунисты и «патриоты» против «Яблока» при нейтралитете «Новых людей» и «Зеленой альтернативы»): Крым, Украина, поддержка путинской внешней политики, приоритет российского права над международным; малайзийский «Боинг», запрет пропаганды ЛГБТ и пр.;

2) советские традиционалисты (КПРФ, КР) против прогрессистов (Партия роста, «Яблоко», РЭП «Зеленые»): смена советских географических названий, неприятие капитализма, Октябрьская революция, самобытный путь России, возвращение графы «национальность» и пр.

3) «Новые люди» против «Зеленой альтернативы», Российской партии социальной справедливости и «Гражданской платформы»: ограничения, связанные с коронавирусом, самобытный путь России, необходимость жесткого внешнеполитического курса;

4) новые партии (РПСС, ЗА, НЛ) против «Единой России»: законы об иностранных агентах и нежелательных организациях, госконтроль за просветительской деятельностью.

Из системной предметной области были выделены внешнеполитическая (46 вопросов) и мировоззренческая (42). В первой факторный анализ выделил три субизмерения:

1) «ястребы» против «голубей» (примерно то же противостояние и те же поляризующие вопросы, что и в соответствующем субизмерении системной области);

2) авторитаристы против демократов (КПРФ, «Единая Россия», «Родина» против экологистов, РПСС и либералов): закон о нежелательных организациях, события 2020 г. в Белоруссии и пр.

3) «Новые люди» против РПСС и «Справедливой России – ЗП»: контроль над деятельностью иностранных соцсетей и IT-ресурсов, необходимость жесткого внешнеполитического курса, внешнеполитический поворот России на восток и др.

В мировоззренческой области обнаружены четыре субизмерения:

1) либералы («Яблоко») против консерваторов (коммунисты, «Родина», «Справедливая Россия – ЗП»): защита традиционных ценностей, преследование за пропаганду ЛГБТ, отказ от ЕГЭ, патриотическое воспитание молодежи и пр.;

2) советские традиционалисты (КПРФ и КР) против прогрессистов (Партия роста, РЭП «Зеленые», «Новые люди»): отношение ко Дню России (12 июня), преимущество частной собственности перед государственной, самобытный путь России, неприятие капитализма, Октябрьская революция;

3) «Новые люди» против «Родины», ЛДПР, «Зеленой альтернативы», «Единой России»: ограничения, связанные с коронавирусом, самобытный путь России, госконтроль за просветительской деятельностью, отношение к Ельцину;

4) «Единая Россия» против РПСС и «Гражданской платформы»: расхождения по частным пунктам.

Как видим, довольно большая часть субизмерений связана с особой позицией ряда новых партий. У некоторых («Новые люди», «Зеленая альтернатива») просто отсутствовало мнение по значимым для основных участников выборов вопросам, а у Российской партии социальной справедливости этот набор был весьма экзотическим: РПСС резко оппонировала власти в вопросах внутренней политики, занимала «ястребиные» позиции во внешней политике, сближалась с коммунистами в социально-экономических вопросах и не отличалась особенной последовательностью в мировоззренческих.

Применение множественной регрессии, в которой факторные нагрузки партий по основным политическим измерениям играли роль зависимой переменной, а эти же нагрузки по субизмерениям (противостояниям в отдельных предметных областях) – роль независимых, позволило обнаружить, что в обеих моделях (напомним, что в первой из них внешнеполитическая и мировоззренческая предметные области объединены в общую системную, а во второй взяты по отдельности) содержание первых двух основных политических измерений во многом совпадало: их главными компонентами являлись противостояние «ястребов» и «голубей» и власти и оппозиции (табл. 3). Разница лишь в том, что в первом измерении противостояние власти и оппозиции распространялось как на внутриполитическую, так и на социально-экономическую область, а во втором ограничивалось внутриполитической. Главным компонентом третьего политического измерения являлось противостояние советских традиционалистов и прогрессистов, четвертого – либеральных рыночников и социал-протекционистов в социально-экономической сфере (во второй модели это противостояние, однако, уступало особой позиции «Зеленой альтернативы» во внутриполитической сфере).

Вместе с тем если убрать из анализа партии, набравшие наименьшее число голосов по пропорциональной системе, – «Гражданскую платформу» и Партию роста, то политическое пространство возвращается к трехмерности: основных политических измерений остается только три.

При этом первые два сохраняли свою комплексность: первое сочетало элементы противостояний «ястребов» и «голубей», а также власти и оппозиции во внутриполитической и социально-экономической сферах (правда, во второй регрессионной модели – с четырьмя предметными областями в качестве предикторов – главными элементами стали противостояние власти и оппозиции в социально-экономической сфере и либералов и консерваторов в мировоззренческой), во втором измерении из набора выпало противостояние власти и оппозиции в социально-экономической сфере (табл. 4). А вот третье политическое измерение в обеих моделях формировалось прежде всего субизмерениями, связанными с новыми политическими партиями (в первую очередь «Новыми людьми» и «Зеленой альтернативой»).

Так или иначе, за пять лет в политическом пространстве России произошли значительные изменения. В 2016 г. было только три основных политических измерения: главным содержанием первого являлось противостояние «ястребов» и «голубей» (отголоски т.н. «Крымской весны»), второе сочетало противостояние власти и оппозиции, а также консерваторов и либералов во внутриполитической, социально-экономической и системной областях, третье заключалось в противостоянии рыночников и социал-протекционистов в социально-экономической сфере, а также либералов и лоялистов во внутриполитических вопросах [29].

В 2021 г. первое политическое измерение как бы распалось на два: в обоих в качестве ведущего элемента сохранялось противостояние «ястребов» и «голубей», но теперь оно уже не доминировало, а сочеталось с противостоянием власти и оппозиции – в первом случае одновременно и во внутриполитической, и в социально-экономическое сферах (отсюда противостояние «Единой России» и «социал-патриотов»), во втором только во внутриполитической (отсюда противостояние «партии власти» и либерального «Яблока»). В третьем политическом измерении на первый план вышло противостояние советских традиционалистов и прогрессистов, в четвертом сохранилась значимость противостояния рыночных либералов и социал-протекционистов, но серьезную конкуренцию ему составило влияние новых партий («Новые люди» и «Зеленая альтернатива»).

Политическая интерпретация и социально-экономическая подоплека электоральных размежеваний на выборах-2021: федеральный уровень

Факторный анализ результатов голосования за все 14 партий во всех 85 субъектах Федерации выявил три фактора территориальных различий (табл. 5). Первый заключался в противостоянии «Единой России» всем остальным участникам выборов, но прежде всего Российской партии пенсионеров, «Новым людям», «Зеленой альтернативе», «Коммунистам России» и ЛДПР. Второй – в противостоянии «старых» рыночных либералов («Яблоко» и Партия роста) коммунистам (КПРФ и КР). Третий сводился к конкуренции «Гражданской платформы» с «Родиной», «Справедливой Россией – ЗП» и ЛДПР и, учитывая спойлерский характер ГП, уже навскидку может считаться мусорным.

Для выяснения политической интерпретации этих факторов были построены три регрессионные модели. Во всех трех в качестве зависимой переменной выступали факторные нагрузки партий в электоральном пространстве, независимых переменных – их же нагрузки в основных политических измерениях (модель 1) и предметных размежеваниях (субизмерениях) – внутриполитическом, социально-экономическом и системном (модель 2), внутриполитическом, социально-экономическом, внешнеполитическом и мировоззренческом (модель 3).

Для первого фактора территориальных различий наибольший коэффициент детерминации был у связи с двумя первыми политическими измерениями (табл. 6). Напомним, что оба они сочетали противостояния «ястребов» с «голубями» и власти с оппозицией. В двух остальных моделях была также обнаружена связь с противостоянием власти и оппозиции во внутриполитической сфере, но ее коэффициент детерминации оказался меньше, поэтому для вычисления коэффициента политизации размежевания использован коэффициент из первой модели.

Что касается второго фактора территориальных различий, то в первой модели значимых связей обнаружено не было, во второй найдена связь с противостоянием «ястребов» и «голубей», в третьей – либералов и консерваторов в мировоззренческой области (табл. 6). Причем у последней коэффициент детерминации оказался больше – он и использован для расчета коэффициента политизации.

У третьего претендента на статус электорального размежевания не выявлено связи ни с одним из политических измерений либо субизмерений, что подтвердило предположение о его мусорном характере.

Интересно, что исключение из анализа партий с минимальным количеством голосов приводило к повышению коэффициентов детерминации, а также к изменению интерпретации электоральных размежеваний.

Начнем с того, что отбрасывание «Гражданской платформы» и Партии роста сразу сократило количество факторов территориальных различий до двух (табл. 7), что неудивительно, поскольку третий фактор был связан прежде всего с высокой по модулю факторной нагрузкой ГП. После сокращения количества участников до восьми (собравших более 1% голосов) число ЭР осталось прежним (табл. 8) и характер обоих электоральных размежеваний не изменился: первое представляло собой противостояние «Единой России» всем остальным участникам, второе – противостояние либералов («Яблока») коммунистам (КПРФ и КР).

Для 12 партий интерпретация осталась, по сути, прежней: наибольший коэффициент детерминации оказался у комбинации первого и второго политических измерений, здесь этот коэффициент несколько повысился, равно как повысился он и у противостояния власти и оппозиции во внутриполитической сфере (табл. 9).

А вот у второго электорального размежевания коэффициент детерминации не только вырос, но и поменял интерпретацию. В модели с тремя субизмерениями противостояние между «ястребами» и «голубями» было вытеснено противостоянием рыночных либералов и социал-протекционистов в социально-экономической сфере (табл. 14), а в модели с четырьмя субизмерениями к противостоянию либералов и консерваторов в мировоззренческой сфере добавился фактор, связанный с особой позицией «Новых людей» во внешнеполитических вопросах (заключалась она, правда, в том, что партия старалась не касаться этих вопросов), в результате чего коэффициент детерминации не просто вырос, а буквально скакнул вверх.

Еще значительнее оказались изменения для восьми партий, набравших более 1% голосов. Во всех трех моделях коэффициент детерминации для первого электорального размежевания резко вырос, особенно сильно для модели с четырьмя субизмерениями. При этом его политическое содержание слегка изменилось. Если для модели с основными политическими измерениями оно по-прежнему обусловливалось первым и вторым ПИ, то в моделях с тремя и четырьмя субизмерениями главным его компонентом стало противостояние власти и оппозиции не во внутриполитической, а в социально-экономической сфере, просто в первом случае «гарниром» к нему выступило противостояние либералов и консерваторов в системной области, а во втором – особая (по сути, отсутствующая) позиция «Новых людей» во внешнеполитических вопросах (табл. 10).

Коэффициент детерминации для второго электорального размежевания не просто снизился – его статистическая значимость в моделях 2 и 3 вышла за пределы 0,05 (хотя и не достигла 0,1). Изменилось и политическое содержание этого фактора: в модели с тремя субизмерениями это было противостояние «ястребов» и «голубей», в модели с четырьмя субизмерениями – советских традиционалистов и прогрессистов в мировоззренческой сфере.

Повышение коэффициента детерминации (и соответственно, коэффициента политизации) для первого электорального размежевания и снижение для второго свидетельствует о том, что первое ЭР было связано с противостоянием наиболее крупных партий, тогда как второе отражало воздействие на массовое политическое сознание малых партий, многим из которых не удалось набрать даже 1% голосов.

Следует отметить, что к политической окраске выявленных электоральных размежеваний имели отношение все упомянутые выше измерения и субизмерения: просто разным частям электората были интереснее разные части политической повестки.

В целом в политическом содержании первого электорального размежевания главную роль играли два первых политических измерения, а также противостояние власти и оппозиции во внутриполитической сфере. Но дало о себе знать и противостояние власти и оппозиции в социально-экономической сфере, а также противостояние либералов и консерваторов в системной области и даже особая позиция «Новых людей» во внешнеполитических вопросах.

На второе электоральное размежевание влияло противостояние «ястребов» и «голубей», либералов и консерваторов и советских традиционалистов и прогрессистов в мировоззренческой сфере, рыночников и социал-протекционистов и та же особая позиция «Новых людей» во внешнеполитических вопросах.

Теперь перейдем к социальной базе выявленных факторов территориальных различий в партийном голосовании. Для ее определения факторные оценки субъектов Федерации в электоральном пространстве были сопоставлены с их же факторными оценками, но уже по результатам факторного анализа демографических и социально-экономических показателей этих регионов (данные на начало 2021 г. взяты с сайта Роскомстата, https://rosstat.gov.ru/). Всего факторный анализ выявил пять факторов межрегиональной социально-демографической дифференциации, которые были интерпретированы как: 1) демографические характеристики; 2) уровень урбанизации; 3) социальное благополучие населения; 4) экономическая самостоятельность населения; 5) социальная поддержка населения (табл. 11).

Регрессионный анализ связей между электоральными размежеваниями и факторами межрегиональной социально-демографической дифференциации обнаружил предикторы для первых двух ЭР и не обнаружил их для третьего, что лишний раз подтвердило его мусорный характер.

Первое электоральное размежевание было связано в первую очередь с уровнем урбанизации, затем с уровнем социального благополучия и в наименьшей степени с демографическими характеристиками для моделей с 14 и 12 партиями и только с урбанизацией и демографическими характеристиками для модели с 8 партиями (табл. 12).

Для второго электорального размежевания самым сильным предиктором стал уровень социального благополучия для модели с 14 партиями и уровень экономической самостоятельности населения для моделей из 12 и 8 партий (табл. 12). Собственно, в модели для 8 партий он был единственным, тогда как в моделях для 14 и 12 партий присутствовал еще и фактор «Демографические характеристики» – в обоих случаях на последнем месте.

Как видим, первое электоральное размежевание формировалось в первую очередь уровнем урбанизации (в сочетании с уровнем социального благополучия), а второе – уровнем экономической самостоятельности населения (также в сочетании с уровнем социального благополучия). В обоих случаях определенную роль сыграли и демографические характеристики, но будем ориентироваться прежде всего на ведущие факторы.

Таким образом, с известной долей условности можно утверждать, что противостояние власти и оппозиции во внутриполитической и социально-экономической сферах связано прежде всего с уровнем урбанизации, а противостояние либералов и консерваторов (либералов и социал-протекционистов), советских традиционалистов и прогрессистов, «ястребов» и «голубей» – как с экономической активностью населения, так и с его социальным благополучием.

В табл. 13 приведены коэффициенты максимального и эффективного ареала, а также политизации и социализации электоральных размежеваний по трем моделям – для 14, 12 и 8 партий.

Для всех моделей максимальный и эффективный ареал, а также коэффициент социализации первого электорального размежевания колеблются вокруг одних и тех же значений: максимальный ареал – около 81, эффективный ареал – около 65,5, коэффициент социализации – около 35,5. А вот коэффициент политизации растет со снижением количества участников, включенных в анализ, – с 41 для 14 партий до более 60 для 8 партий.

Это говорит прежде всего о достаточно высоком уровне конкуренции, несмотря на все подыгрывания в пользу «Единой России», в том числе вбросы бюллетеней и откровенные приписки [34]. Разрыв между максимальным и эффективным ареалами составляет 20 с небольшим процентов. Это много в абсолютных цифрах, но всё-таки далеко от тотальной фальсификации. Колебания коэффициента политизации между 40 и 60 единицами (по сути, процентами) говорят, что значительная часть проголосовавших за «Единую Россию» сделала это, скорее, добровольно (здесь мы абстрагируемся от вопроса о честности методов провластной пропаганды). Правда, уровень этой добровольности точно оценить трудно – придется ограничиться приблизительным «около половины». То, что коэффициент социализации всякий раз оказывается стабильным и всегда уступает коэффициенту политизации, говорит, скорее всего, о незначительности той части электората, которая уступает административному нажиму. Причем даже показатель 35-36% следует уполовинить, поскольку он учитывает и тех, кто уступает, и тех, кто сопротивляется.

В любом случае роль прямых фальсификаций в обеспечении победы «партии власти» не следует абсолютизировать: при всей нечестности российских выборов властям, судя по всему, удалось найти ключик к сердцам многих россиян, и питать надежду, что в случае смены режима массовое политическое сознание волшебно переродится, не стоит.

Что касается второго электорального размежевания, то его показатели, наоборот, последовательно снижаются с уменьшением числа партий, включенных в анализ. Это относится и к максимальному и эффективному ареалам, и к коэффициентам политизации и социализации. Тем самым подтверждается высказанное выше предположение, что данное размежевание связано в первую очередь с голосованием за «малые» партии и имеет достаточно маргинальный характер.

С одной стороны, отсутствие большого разрыва между максимальным и эффективным ареалами второго электорального размежевания свидетельствует о том, что здесь обошлось без фальсификаций – то есть бюллетени вбрасывались исключительно за «партию власти», перераспределения голосов между другими участниками не было.

С другой стороны, заметный разрыв между коэффициентами политизации и эффективного ареала можно расценить как указание на то, что лишь около половины избирателей, голосующих за оппозиционные партии, движимы «идейными» мотивациями; остальные руководствуются какими-то другими соображениями (например, «показать фигу» власти – в этом, собственно, и заключается суть «умного голосования»).

Наконец, низкий коэффициент социализации допустимо считать доказательством того, что симпатии к оппозиции мало зависят от социального положения голосующих. Хотя целиком сбрасывать такую связь со счетов, конечно, нельзя – например, влияние уровня благополучия и экономической самостоятельности отлично от нуля.

Однако все эти показатели отражают, что называется, среднюю температуру по больнице. От региона к региону они могут меняться весьма значительно. Регионы в России, как отмечалось выше, очень разные, поэтому в следующей главе рассмотрим структуру размежеваний по итогам думских выборов-2021 на региональном уровне.

Структура электоральных размежеваний на выборах-2021: региональный уровень

Думские выборы 2021 г. проводились во всех 85 регионах, но не везде число территориальных избирательных комиссий, представлявших случаи (cases) для расчета факторов территориальных различий в партийном голосовании и факторов социально-демографической дифференциации, было достаточным для проведения факторного анализа. В связи с этим субъекты Федерации с незначительным количеством ТИК были объединены с близкими им регионами: Ненецкий автономный округ с Архангельской областью, Еврейская автономная область – с Амурской, Севастополь – с Крымом. Таким образом, расчеты проводились по 82 территориальным единицам.

Результаты продемонстрировали большое разнообразие, поэтому, чтобы не утонуть в деталях, виды политических субизмерений были сгруппированы по «родственному» сходству.

Так, отдельная категория отведена предметным размежеваниям, связанным с новыми партиями.

Все разновидности субизмерений из внутриполитической области собраны в единое «авторитарно-демократическое» (в конце концов, разница между властно-оппозиционным и лоялистско-оппозиционным разделениями не так уж и велика); сюда же включено субизмерение «авторитаристы–демократы» из внешнеполитической области.

Противостояниям в социально-экономической сфере достались две категории: «власть–оппозиция» и «рыночники против социал-протекционистов».

В отдельные группы объединены субизмерения «ястребы–голуби» и «советские традиционалисты – прогрессисты» из системной и мировоззренческой предметных областей.

Таким образом, из первоначальных 11 субизмерений сформировано семь: 1) авторитарно-демократическое; 2) СЭ: власть–оппозиция; 3) СЭ: рыночники – социал-протекционисты; 4) «ястребы» – «голуби»; 5) советские традиционалисты – прогрессисты; 6) либералы против консерваторов в мировоззренческой сфере; 7) связанные с новыми партиями.

Для упрощения изложения электоральными размежеваниями будем называть все факторы территориальных различий. Те из них, которые имеют и политическую интерпретацию, и социальную базу, будут именоваться полными. Относительно остальных будем отмечать, имеют ли они только политическое содержание или только социальную подоплеку.

В табл. 14 сведены данные об электоральных размежеваниях на думских выборах 2021 г. в 82 территориальных единицах. Число факторов территориальных различий в партийном голосовании колебалось по регионам от двух до шести. В 38 регионах было по четыре ЭР, в 22 – по три, в 12 – по пять, в восьми – по два, в двух – по шести. Во многих регионах факторов территориальных различий оказалось значительно больше, чем на общефедеральном уровне, – явное свидетельство того, что внутрирегиональные различия в структуре размежеваний существенно превышают межрегиональные.

В подавляющем большинстве регионов первое и второе электоральные размежевания обладали или политическим содержанием, или социальной базой, или и тем и другим. Третье размежевание также более чем в половине случаев имело политическую интерпретацию либо социальную базу (либо и то и другое).

Наиболее частыми типами политического содержания ЭР были второе политическое измерение (73 случая), авторитарно-демократическое противостояние (70), субизмерения, связанные с новыми партиями (67), первое политическое измерение (64), противостояние рыночников и социал-протекционистов (59), противостояние либералов и консерваторов в мировоззренческой области (48), противостояние власти и оппозиции в социально-экономической сфере (47). Во всех случаях фиксировалось любое присутствие того или иного (суб)измерения в регрессионных моделях.

Что касается доминировавших «красок», то чаще всего таковыми были субизмерения, связанные с новыми партиями (67), далее шло авторитарно-демократическое противостояние (57), противостояние власти и оппозиции в социально-экономической сфере (42), рыночников и социал-протекционистов (40), либералов и консерваторов в мировоззренческой области (38).

Характерно также, что основные политические измерения, авторитарно-демократическое и обе разновидности социально-экономического субизмерений окрашивали собой по большей части первое и второе электоральные размежевания; противостояние либералов и консерваторов в мировоззренческой области сосредоточено на втором и третьем; противостояние советских традиционалистов и прогрессистов, равно как и субизмерения, связанные с новыми партиями, относительно равномерно распределились от первого до четвертого ЭР.

Среди типов социальной базы электоральных размежеваний несомненным фаворитом был уровень урбанизации (69 случаев, в 66 из которых он был доминирующим фактором), затем шли уровень экономической активности (41 и 31) и демографические характеристики (39 и 28). Категория «другие факторы» носит остаточный характер.

Кроме того, уровень урбанизации чаще всего составлял социальную основу первого электорального размежевания, тогда как экономическая активность и демографические характеристики – последующих (прежде всего второго и третьего).

Рассмотрим подробнее взаимосвязь между политическими (суб)измерениями и факторами социально-демографической дифференциации. В табл. 15 отмечены все связи между ними в полных электоральных размежеваниях в рамках регрессионных моделей (без учета относительного веса каждого из субизмерений или факторов социально-демографической дифференциации).

Нетрудно заметить, что самым «химически активным» оказался уровень урбанизации (337 случаев связи) – лидер не только по общей сумме связей, но и в каждой конкретной категории. Лишь в случае с противостоянием либералов и консерваторов в мировоззренческой сфере он немного уступил фактору экономической активности населения (24 случая против 25). Наиболее же часто уровень урбанизации был связан с категориями «Новые партии» (56), второе политическое измерение (54), авторитарно-демократическое противостояние (42), первое политическое измерение (39), противостояние рыночников и социал-протекционистов (34).

Второе место занял фактор экономической активности населения (254 случаев связи), опередивший ближайшего конкурента – фактор «Демографические характеристики» – во всех «номинациях», за исключением противостояний рыночников и социал-протекционистов и советских традиционалистов и прогрессистов (здесь они шли вровень). Наиболее часто данный фактор связан с политическими (суб)измерениями «Новые партии» (44 случаев), авторитарно-демократическое (38), второе политическое измерение (32), первое политическое измерение и противостояние либералов и консерваторов в мировоззренческой сфере (по 25), «рыночники против социал-протекционистов» (24).

На третьем месте – фактор «Демографические характеристики» (215 случаев), обогнавший фактор «Социальное благополучие» как по общей сумме, так и во всех категориях. Наиболее часто с ним были связаны «Новые партии» (38 случаев), авторитарно-демократическое (31), второе политическое измерение (28), «рыночники против социал-протекционистов» (24), «либералы против консерваторов» в мировоззренческой сфере (23), первое политическое измерение (21).

Среди политических (суб)измерений «социально обусловленными» чаще всего оказывались «Новые партии» (195 случаев), авторитарно-демократическое противостояние (153), второе политическое измерение (151), первое политическое измерение (113), противостояние рыночников и социал-протекционистов (111), противостояние либералов и консерваторов в мировоззренческой сфере (99).

Ведущая роль категории «Новые партии» не только по общему счету, но и по всем разновидностям социально-демографической дифференциации (только в случае с фактором «Социальное благополучие» она проиграла авторитарно-демократическому противостоянию: 18 против 19) не должна вводить в заблуждение: эта категория носит собирательный характер, в нее включены субизмерения из всех четырех предметных областей.

Реальным же лидером являлось авторитарно-демократическое противостояние, особенно с учетом того, что оно же во многом определяло характер второго политического измерения, полюсами которого были «Единая Россия» и «Яблоко». Второе место занимали разновидности социально-экономического измерения: властно-оппозиционное противостояние и противостояние рыночников и социал-протекционистов. В чистом виде размежевание между властью и оппозицией в социально-экономической сфере, казалось бы, отставало, но не надо забывать, что оно являлось неотъемлемой частью первого политического измерения. Третье место осталось за мировоззренческой сферой: противостояния советских традиционалистов и прогрессистов (71 случай) и либералов и консерваторов в мировоззренческой сфере (99) уверенно оттеснили противостояние «ястребов» и «голубей» (42) на задворки системной предметной области.

Посмотрим теперь, какие комбинации доминирующих политических (суб)измерений и доминирующих факторов социально-демографической дифференциации были наиболее частыми. В табл. 16 приведены данные по этим комбинациям в каждом из регионов (отсутствуют только данные по шестому «электоральному размежеванию», которое наблюдалось лишь в двух регионах и в обоих не было полным).

Отметим, что полные электоральные размежевания имелись практически во всех регионах (кроме Астраханской области и Карачаево-Черкесии). По одному полному ЭР было в 11 регионах, по два – в 33, по три – в 26, по четыре – в восьми и по пяти – в двух. (При этом нужно понимать, что рассматриваемые здесь размежевания – отнюдь не институционализированные в духе Липсета и Роккана «кливажи», обеспечивающие видимость устойчивости партийных систем. Наши размежевания – это любые, даже самые неустойчивые и ситуационные, политические противостояния, имеющие хоть какую-то социальную подоплеку.)

Наиболее частым сочетанием политического содержания с социальной подоплекой являлось авторитарно-демократическое противостояние с базой в виде урбанизации – 31 случай, 23 из которых пришлись на первое электоральное размежевание, три – на второе, четыре – на третье.

Затем с большим отставанием следовали комбинации «новые партии / демократические характеристики» и «власть против оппозиции в социально-экономических вопросах / урбанизация» – по 12 случаев. Причем если у СЭ-ВО/Урб 10 из этих 12 случаев относились к первому ЭР, то у Нов/Дем большинство кейсов были связаны со вторым и третьим (по 4).

Еще реже встречались комбинации «авторитарно-демократическое / экономическая самостоятельность» (10 случаев, в т.ч три пришлись на первое ЭР, четыре – на второе), «рыночники против социал-протекционистов / урбанизация» (9 случаев: 4 – первое ЭР, 5 – второе), «либералы против консерваторов в мировоззренческой сфере / другие факторы» (8: 2 – первое, 4 – второе, 2 – третье), «второе политическое измерение / урбанизация» (8 случаев, связанные исключительно с первым ЭР) и т.д.

Сравним эти результаты с ситуацией 2016 года. Начнем со взаимодействия между политическими противостояниями (измерениями) и факторами социально-демографической дифференциации (табл. 17).

Прежде всего следует отметить, что общее число связей между политическими и социально-демографическими факторами было почти на 30% меньше – 794 против 1107 в 2021-м. Объясняется это тогдашним отсутствием ряда политических субизмерений: в первую очередь это «Новые партии» (сразу минус 195), «советские традиционалисты против прогрессистов» (минус 71), да и целиком четвертое политическое измерение, во многом связанное с участием в выборах новых партий (минус 50). На выборах 2016 г. было лишь три основных политических измерения: первое заключалось главным образом в противостоянии «ястребов» и «голубей», второе сочетало элементы «ястребино-голубиного», авторитарно-демократического и либерально-консервативного мировоззренческого субизмерений, третье – либерально-консервативного (мировоззренческого) и рыночно-протекционистского [29].

Из факторов социально-демографической дифференциации самым распространенным, так же как и в 2021 г., являлся уровень урбанизации – 241 случай, 56 из которых были связаны со вторым основным политическим измерением, 53 – с авторитарно-демократическим субизмерением, 27 – с противостоянием рыночников и социал-протекционистов.

А вот на втором месте был не уровень экономической самостоятельности населения, а демографические характеристики – 218 случаев, 56 из которых связаны со вторым основным политическим измерением, 48 – с авторитарно-демократическим противостоянием.

Фактору экономической самостоятельности досталось только третье место, причем с большим отставанием – 162 случая, из них 35 – связь с авторитарно-демократическим субизмерением, 24 – со вторым основным политическим измерением.

Чемпионом по связи с факторами социально-демографической дифференциации было авторитарно-демократическое противостояние (171 случай). Немногим ему уступало второе политическое измерение (165), далее с большим отставанием шли третье ПИ (96), противостояние рыночников с социал-протекционистами (88) и власти с оппозицией в социально-экономических вопросах (85).

Теперь обратимся к доминирующим комбинациям политических и социальных факторов. В табл. 18 приведены данные по каждому из регионов и каждому из электоральных размежеваний, за исключением шестого, которое случилось опять же всего в двух регионах (Кабардино-Балкария и Костромская обл.), причем во втором случае оно было полным («власть против оппозиции в социально-экономической сфере / другие факторы»).

В 2016 г. совсем без полных ЭР остался только один регион – Карачаево-Черкесия, в 10 регионах было по одному полному ЭР, в 40 – по два, в 28 – по три, в двух (Костромская и Новгородская области) – по четыре, в одном (Карелия) – пять.

Как и в 2021 г., в 2016-м наиболее частой комбинацией политических и социальных факторов было сочетание авторитарно-демократического противостояния с уровнем урбанизации. Причем таких случаев было на восемь больше – 39 против 31 в 2021-м, и 36 из них (против 23 в 2021 г.) пришлись на первое электоральное размежевание.

А вот второй по распространенности в 2016 г. была комбинация «рыночники против социал-протекционистов / урбанизация» – 22 случая (в 2021-м она была только на пятом месте – 9 случаев), причем в 13 регионах пришлась на второе электоральное размежевание и в семи – на первое (в 2021 г. аналогичное соотношение – 5 и 4).

На третьем месте в 2016 г. было авторитарно-демократическое противостояние с демографическими характеристиками в качестве социальной базы – 14 случаев (семь – первое электоральное размежевание, три – второе). В 2021 г. таких случаев было только четыре.

Далее шли комбинации «второе политическое измерение / урбанизация» (10 случаев, все – первое электоральное размежевание), «власть против оппозиции в социально-экономических вопросах / экономическая самостоятельность» (9 случаев, «размазанных» между вторым и пятым ЭР), «авторитарно-демократическое / экономическая самостоятельность» (8, в т.ч. 7 – первое ЭР) и т.д.

Другими словами, в 2016 г. разнообразия было поменьше, отсутствовали целые политические субизмерения (в первую очередь связанные с еще не появившимися новыми партиями), зато концентрация доминирующих типов в первом и втором электоральном размежеваниях была несколько выше.

Доля комбинации «авторитарно-демократическое противостояние / урбанизация» к 2021 г. снизилась – хотя и не так резко, как у сочетания «рыночники против социал-протекционистов / урбанизация». Зато в 2021 г. чаще встречалась комбинация «власть против оппозиции в социально-экономической сфере / урбанизация» – с 8 случаев до 12, причем практически все они сконцентрировались в первом электоральном размежевании (в 2016-м распределялись между первым и третьим).

И конечно же, специфика выборов-2021 состояла в появлении целого букета субизмерений, связанных с новыми партиями, значительная часть этих субизмерений сочеталась с социальным фактором «Демографические характеристики» (но не только – в совокупности с прочими факторами их число составило 32). Дало о себе знать и противостояние советских традиционалистов с прогрессистами, которого в 2016-м не было вообще (подробнее о роли тематики советского прошлого в кампании 2021 г. см. [31]).

Теперь посмотрим, что произошло с тенденцией к размыванию структуры электоральных размежеваний, обнаруженной при сравнении итогов думских выборов 2011 и 2016 гг. [27]. Сравнив количество факторов территориальных различий в партийном голосовании и полных электоральных размежеваний в 2021 и 2016 гг., можно сделать вывод, что эта тенденция как минимум не подтвердилась, а возможно, даже обратилась вспять.

Общее число факторов территориальных различий в партийном голосовании в 2021 г. снизилось по сравнению с 2016 г. на 11, а вот число полных электоральных размежеваний, наоборот, увеличилось на 10.

В 21 регионе количество факторов территориальных различий снизилось (в 17 регионах на одно, в трех – на два, в одном – Кабардино-Балкарии – сразу на четыре, с шести до двух), в 13 регионах увеличилось (в 10 на одно, в трех – на два), в 48 осталось прежним.

Число же полных электоральных размежеваний в 30 регионах увеличилось (в 25 на одно, в пяти – на два), в 19 снизилось (в 13 на одно, в шести – на два), в 33 осталось прежним. Относительное увеличение количества полных электоральных размежеваний произошло во многом за счет появления субизмерений, связанных с новыми партиями.

Остановимся еще на одном немаловажном аспекте. У подавляющего большинства полных электоральных размежеваний коэффициенты политизации и социализации, как правило, не очень велики, а следовательно, охватывают незначительную часть электората. Нередки и случаи, когда высокий коэффициент политизации ЭР сопровождается низким коэффициентом социализации или наоборот. Это означает, что высокая степень осознания электоратом сути политического конфликта не всегда обусловлена социально, и напротив – очевидная социальная подоплека голосования не всегда связана с политическими предпочтениями избирателей.

Поэтому посмотрим, в скольких регионах на выборах 2016 и 2021 гг. присутствуют электоральные размежевания с высокими (≥30) коэффициентами как политизации, так и социализации, указывающими на высокий уровень политической конкуренции, подкрепленной солидной социальной базой. (Кстати говоря, таких случаев, чтобы в одном регионе на одних выборах обнаружилось сразу несколько электоральных размежеваний с высокими показателями политизации и социализации, за все время моих исследований не встретилось ни разу. Бывает либо одно доминирующее размежевание, сопровождаемое одним или несколькими более мелкими, либо несколько примерно равных по охвату.)

В табл. 19 приведены соответствующие регионы, соотношение коэффициентов социализации и политизации крупных электоральных размежеваний (Pc/Sc), а также доминирующее содержание связанных с ними политических (суб)измерений и факторов социально-демографической дифференциации (Пол/Соц). Практически во всех случаях это были первые по иерархии электоральные размежевания, лишь в Астраханской области (2016), Хакасии и Сахалинской области (оба – 2021) – вторые.

Произведем подсчеты. Если в 2016 г. электоральные размежевания с высокими коэффициентами политизации и социализации зафиксированы в 21 регионе, то в 2021 г. – уже в 30. В 13 регионах подобные ЭР обнаружены и в 2016, и в 2021 г. Это, можно сказать, регионы с «традициями» высокой политической конкуренции, подкрепленной серьезной социальной базой. Большей частью они расположены в европейской части России: Белгородская, Воронежская, Ивановская, Калининградская, Липецкая, Орловская, Пензенская, Рязанская, Самарская, Тверская, Ульяновская области, но есть и исключения – Адыгея и Магаданская область. Большинство этих регионов (за исключением Ивановской, Калининградской, Самарской, Тверской и Магаданской областей) в 1990-х принадлежали к «красному поясу».

Кроме количественных имеется еще ряд различий в результатах 2016 и 2021 гг. Самое заметное – стало более разнообразным политическое содержание электоральных размежеваний. В 2016 г. 19 из 21 случаев представляли собой авторитарно-демократическое противостояние, а с учетом того, что это же противостояние составляло основу второго политического измерения, то и вовсе 20 случаев. И лишь в одном регионе – Астраханской области – это было противостояние рыночников и социал-протекционистов (единственный в 2016 г. казус, когда электоральное размежевание с высокими показателями коэффициентов политизации и социализации занимало второе место в иерархии).

В 2021 г. в авторитарно-демократический цвет были окрашены лишь 10 (с учетом второго политического измерения – 15) из 30 электоральных размежеваний. Семь имели отношение к социально-экономической предметной области: в двух случаях это было противостояние рыночников и социал-протекционистов, в пяти – власти и оппозиции. Четыре электоральных размежевания были связаны с первым основным политическим измерением, сочетавшим элементы противостояний «ястребов» и «голубей», а также власти и оппозиции во внутриполитической и социально-экономической сферах. Одно было связано только с противостоянием «ястребов» и «голубей», три – с новыми партиями.

Что касается социальной базы, то в 2016 г. в 15 случаях из 21 это была урбанизация, в трех – демократические характеристики, в двух – экономическая самостоятельность населения, в одном – уровень его социального благополучия. В 2021 г. урбанизация охватывала 25 из 30 случаев, оставшиеся пять относились к категории «Демографические характеристики». Последнее обстоятельство идет вразрез с отмеченной ранее тенденцией к вытеснению фактора демографических характеристик фактором экономической самостоятельности в качестве социальной базы политических противостояний. Судя по всему, демографические характеристики рано списывать в архив, если речь идет не о «средней температуре по больнице», а о регионах с высоким уровнем политической конкуренции.

Заключение

Результаты проведенного исследования свидетельствуют о достаточно высоком уровне «текучести» структуры электоральных размежеваний. Вряд ли это исключительно российская тенденция. Если смотреть на размежевания не с высоты птичьего полета, а более-менее вплотную, скорее всего, они везде окажутся такими.

Особо подвижно политическое содержание ЭР, тогда как социальная база отличается большей инертностью. Это и неудивительно: за политическую часть отвечают активные игроки – партии, чья задача – сформулировать предложение, выдвинуть на рынок «товар», тогда как избиратели выступают в роли покупателей, одобряя или не одобряя новый «продукт».

Надежды на то, что концепция размежеваний поможет объяснить устойчивость партийных систем, наверное, изначально были иллюзорны. Даже если отрешиться от текучести политического содержания размежеваний (которую Липсет и Роккан, судя по всему, игнорировали совсем не случайно), относительную инертность конфликтов общественных интересов нельзя признать достаточной основой для подобной устойчивости. Во-первых, социальная структура любого общества хоть и медленно, но все-таки меняется, а во-вторых, любой избиратель принадлежит сразу к нескольким социальным общностям: в зависимости от ситуации к нему выгоднее апеллировать как к представителю либо определенного класса или страты, либо определенного этноса, либо определенной конфессии и т.п.

На партийном же «рынке» правит жесткая конкуренция, которую не уничтожить даже монополизацией определенной его части (например, созданием преференций для некоторых игроков), – конкуренция просто переместится в оставшуюся часть политического пространства.

Поэтому, по всей видимости, при изучении размежеваний следует отказаться от исключительного внимания к чему-то постоянному в них, но сконцентрироваться на изменениях в их структуре. Именно изучение изменений является ключом к выявлению постоянного, а не наоборот.

В проведенном исследовании такие изменения были зафиксированы на относительно коротком временно́м отрезке – 2016-2021 гг. (с учетом предыдущих изысканий – 2011-2021). Этого уже достаточно, чтобы констатировать: факторы социально-демографической дифференциации воздействуют на настроения избирателей не по отдельности, а в совокупности – каждый выделенный фактор влияет фактически на каждое политическое противостояние, просто в разной степени. Уровень урбанизации влияет на них больше, уровень социального благополучия населения – меньше, а такие факторы, как демографические характеристики и степень экономической самостоятельности населения борются за второе место. Являются ли итоги этой борьбы показателем некой долгосрочной тенденции или просто сезонными колебаниями, можно будет сказать лишь по результатам более длительных наблюдений.

Пока же ясно только то, что факторы действуют как кластер. По отдельности они что-то вроде теней на стене платоновской пещеры. Какую «сущность» они отражают, возможно, станет ясно позже, по прошествии лет.

При этом утверждать, что эти факторы порождают определенные политические противостояния, было бы явным социологизмом. Дело обстоит скорее противоположным образом: активные политические акторы – партии и властные элиты, – борясь между собой, генерируют политические противостояния в расчете на то, что последние вступят в резонанс с какими-нибудь социальными противоречиями и принесут дивиденды в виде дополнительных голосов на выборах. В условиях российского электорального авторитаризма (в последние годы все менее электорального и все более авторитарного) ведущая роль в создании подобных противостояний принадлежит, правда, не партиям, а правящей элите.

Именно власть за прошедшие два десятка лет сгенерировала противостояния, получившие отклик в широких народных массах. Прежде всего это авторитарно-демократическое противостояние, появление которого обусловлено централизацией административного ресурса на рубеже 1990–2000-х гг. Социальную базу оно нашло в дифференциации между теми избирателями, которые способны противостоять административному нажиму, и теми, которые на это не способны.

Еще одно противостояние, порожденное правящей элитой, – размежевание между «империалистами» и «антиимпериалистами» («ястребами» и «голубями»), вышедшее на первый план в 2012–2014 гг. До этого коммунисты и жириновцы десятилетиями настаивали на ужесточении внешнеполитического курса, однако не особенно преуспели. Но когда вернувшийся в Кремль В.Путин, встревожившись «белоленточными» протестами (2011–2012), всерьез занялся перехватом левоконсервативной повестки, сначала путем проталкивания законов об иностранных агентах и нежелательных организациях, а затем вмешательства в украинские дела, это противостояние из периферийного сделалось ключевым.

То же самое можно сказать и о противостоянии советских традиционалистов и прогрессистов, которое в 1990-х – начале 2000 гг. оказывало серьезное влияние на политическое пространство, но к выборам 2007 г. почти сошло на нет [32]. В ходе подготовки к думским выборам 2021 г. тематика советского прошлого была внедрена в межпартийную полемику именно провластными акторами, а не коммунистами (те никогда ее не оставляли, но не имели достаточных ресурсов для ее продвижения).

Да и выход на политическую сцену новых партий, добавивших новые краски в межпартийную дискуссию, не обошелся без содействия со стороны администрации президента – ведь именно там решают, кому можно участвовать в выборах, а кому нельзя. Новым партиям явно была поставлена задача прибрать к рукам ту часть электората, до которой не дотягивались старые.

Так или иначе, анализ изменений в структуре размежеваний по итогам думских выборов 2021 г. на федеральном и региональном уровне дает основания для вывода, что политические элиты (прежде всего власть) хорошо потрудились, «прощупывая» электорат на предмет выявления тех или иных слабых мест.

Не отрицая роли прямых электоральных фальсификаций в обеспечении доминирующего положения «партии власти», следует тем не менее признать, что основная ставка делалась все-таки не на них, а на специфическую работу с массовым политическим сознанием (специфика ее состоит в монополизации информационного пространства и последовательном урезании свободы слова).

И эту работу трудно назвать малоуспешной. В отношении значительной части избирателей – менее урбанизированной, менее экономически самостоятельной, более пожилой и, возможно, более бедной – она оказалась достаточно эффективной.

Изменчивость политического содержания и социальной подоплеки электоральных размежеваний не отменяет, однако, воспроизводства неких констант. Ведущим политическим противостоянием, имеющим наиболее серьезную социальную базу, по-прежнему остается авторитарно-демократическое. В социальном плане оно, как и раньше, связано в первую очередь с уровнем урбанизации, но одновременно и с демографической структурой населения и уровнем его экономической самостоятельности.

Второе место все так же принадлежит противостояниям в социально-экономической сфере: прежде всего между властью и оппозицией, но также и между рыночниками и социал-протекционистами. Позиции первого постепенно укрепляются, а второго ослабевают, возможно, за счет вытеснения противостояниями во внешнеполитической и мировоззренческой предметных областях («ястребы» против «голубей», консерваторы против либералов, советские традиционалисты против прогрессистов). Основной социальной базой социально-экономических противостояний также является уровень урбанизации, но отчасти и демографические характеристики и экономическая самостоятельность, причем итоги соревнования между теми и другой трудно оценить однозначно – если исходить из средних региональных значений, побеждает экономическая самостоятельность, если брать только самые конкурентные регионы, то демографические характеристики.

Новацией выборов-2021 стало расширение диапазона политических противостояний, окрашивающих ведущие электоральные размежевания. Доминирование авторитарно-демократического противостояния, похоже, утратило всеобъемлющий характер. Его разбавили как привычные конкуренты из социально-экономической предметной области, так и довольно экзотические, в том числе связанные с появлением новых партий. Возможно, это объясняет разворот в тенденции к размыванию структуры электоральных размежеваний, наблюдавшейся при сравнении результатов выборов 2011 и 2016 гг. [27], – в 2021 г. снизилось общее число ЭР, но при этом выросло количество полных ЭР, в том числе характеризующихся высокими показателями коэффициентов политизации и социализации.

Является ли это устойчивой тенденцией, сказать трудно. Особенно в условиях резкого изменения ситуации в стране после 24 февраля 2022 года.

Как бы то ни было, наблюдение за изменениями политического содержания и социальной базы электоральных размежеваний требует прежде всего много времени – и много работы, чтобы можно было перейти к обобщениями более высокого уровня.

Поступила в редакцию 31.03.2023, в окончательном виде 27.04.2023.

---

Список литературы

1. Albright J.J. The Multidimensional Nature of Party Competition. – Party Politics. 2010. Vol. 16. No. 6. P. 699–719.
2. Bornschier S. Cleavage Politics and the Populist Right: The New Cultural Conflict in Western Europe. Philadelphia: Temple University Press, 2010.
3. Budge I. The internal analysis of election programmes. – Ideology, Strategy and Party Change: Spatial Analyses of Post-War Election Programmes in 19 Democracies, Budge I., Robertson D., Hearl D. (eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 1987. P. 15–38.
4. Franklin M. The decline of cleavage politics. – Electoral change: Responses to evolving social and attitudinal structures in Western countries, edited by M. Franklin, T. Mackie, and H. Valen. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1992. P. 381–402.
5. Häusermann S., Kriesi H. What do voters want? Dimensions and configurations in individual-level preferences and party choice. – The Politics of Advanced Capitalism. Cambridge: Cambridge University Press, 2015. P. 202–230.
6. Hooghe L., Marks G. Cleavage theory meets Europe’s crises: Lipset, Rokkan, and the transnational cleavage. – Journal of European Public Policy. 2018. Vol. 25. No. 1. P. 109–135.
7. Hooghe L., Marks G., Wilson C.J. Does left/right structure party positions on European integration? – Comparative Political Studies. 2002. Vol. 35. No. 8. P. 965–989.
8. Huber J., Inglehart R. Expert Interpretations of Party Space And Party Locations In 42 Societies. – Party Politics. 1995. Vol. 1. No. 1. P. 73–111.
9. Inglehart R. Cultural shift in advanced industrial society. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1990.
10. Janda K. A Tale of Two Parties: Living Amongst Democrats and Republicans Since 1952. N.Y. and London: Routledge, Tailor and Francis Group, 2021.
11. Janda K. The Republican Evolution: From Governing Party to Anti-Government Party (1860-2020). N.Y.: Columbia University Press, 2022.
12. Kitschelt H., Mansfeldova Z., Markowski R., Toka G. Post-Communist Party Systems: Competition, Representation, and Interparty Cooperation. Cambridge: Cambridge University Press, 1999.
13. Korgunyuk Yu. Cleavage Theory and Elections in Post-Soviet Russia. – Perspectives on European Politics and Society. 2014. Vol. 15. No. 4. P. 401–415.
14. Kriesi H., Grande E., Dolezal M., Helbling M., Hoglinger D., Hutter S., B. Wuest. Political Conflict in Western Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 2012.
15. Lachat R. Which Way From Left To Right? on The Relation Between Voters’ Issue Preferences and Left–Right Orientation in West European Democracies. – International Political Science Review. 2018. Vol. 39. No. 4. P. 419–435.
16. Lipset S.M., Rokkan S. Cleavage Structures, Party Systems, and Voter Alignments: An Introduction. – Party Systems and Voter Alignments: Cross-National Perspectives. New York; London: The Free Press. Collier-MacMillan limited, 1967. P. 1–64.
17. Rovny J., Polk J. New Wine In Old Bottles: Explaining the Dimensional Structure of European Party Systems. – Party Politics. 2019. Vol. 25. No. 1. P. 12–24.
18. Rovny J., Whitefield S. Issue Dimensionality and Party Competition in Turbulent Times. – Party Politics. 2019. Vol. 25. No. 1. P. 4–11.
19. Sata R., Karolewski I.P. Caesarean politics in Hungary and Poland. – East European Politics. 2020. Vol. 36. No. 2. P. 206–225.
20. Stoll H. Social Cleavages, Political Institutions and Party Systems: Putting Preferences Back into the Fundamental Equation of Politics. A Dissertation Submitted to the Department of Political Science and the Committee on Graduate Studies in Partial Fulfilment of the Requirements for the Degree of Doctor of Philosophy. – Santa Barbara: University of California, 2004. URL: http://www.polsci.ucsb.edu/faculty/hstoll/research/thesis.pdf (accessed 08.03.2023). - http://www.polsci.ucsb.edu/faculty/hstoll/research/thesis.pdf
21. Teney C., Lacewell O.P., de Wilde P. Winners and losers of globalization in Europe: attitudes and ideologies. – European Political Science Review. 2014. Vol. 6. No. 4. P. 575–95.
22. Torcal M., Mainwaring S. The Political Recrafting of Social Bases of Party Competition: Chile, 1973–95. – British Journal of Political Science. 2002. No. 33. P. 55–84.
23. Ахременко A.С. Структуры электорального пространства. – М.: Социально-политическая мысль, 2007. 320 с.
24. Коргунюк Ю.Г. Выборы по пропорциональной системе как массовый опрос общественного мнения. – Политическая наука. 2017. № 1. С. 90–119.
25. Коргунюк Ю.Г. Концепция размежеваний и теория проблемных измерений: точки пересечения. – Полис. 2019. № 6. С. 95–112. DOI: 10.17976/jpps/2019.06.08 - https://www.politstudies.ru/files/File/2019/6/Polis-6-2019-Korgunyuk.pdf
26. Коргунюк Ю.Г. Концепция размежеваний и факторный анализ. – Полития. 2013. № 3. C. 31–51.
27. Коргунюк Ю.Г. Новые инструменты измерения электоральных размежеваний и региональная карта размежеваний на выборах 2011 и 2016 гг. – Электоральная политика. 2019. № 2. - http://electoralpolitics.org/ru/articles/novye-instrumenty-izmereniia-elektoralnykh-razmezhevanii-i-regionalnaia-karta-razmezhevanii-na-vyborakh-2011-i-2016-gg/
28. Коргунюк Ю.Г. Новые инструменты измерения электоральных размежеваний: от макро- к микроуровню. – Электоральная политика. 2019. № 1. - http://electoralpolitics.org/ru/articles/novye-instrumenty-izmereniia-elektoralnykh-razmezhevanii-ot-makro-k-mikrourovniu/
29. Коргунюк Ю.Г. Политические измерения и предметные размежевания: методика определения взаимодействия. – Полития. 2021. № 3. С. 147–171. DOI: 10.30570/2078-5089-2021-102-3-147-171 - http://politeia.ru/files/articles/eng/Politeia-2021-3(102)-147-171.pdf
30. Коргунюк Ю.Г. Структура электоральных размежеваний на выборах в региональные собрания субъектов РФ (2016–2020): тенденции трансформации. – Электоральная политика. 2021. № 1 (5). - http://electoralpolitics.org/ru/articles/struktura-elektoralnykh-razmezhevanii-na-vyborakh-v-regionalnye-sobraniia-subektov-rf-2016-2020-tendentsii-transformatsii/
31. Коргунюк Ю.Г. Тематика советского прошлого в думской кампании 2021 года. – Полития. 2022. № 3. С. 105–129. DOI: 10.30570/2078-5089-2022-106-3-105-129 - http://politeia.ru/files/articles/eng/Politeia-2022-3(106)-Pages-001-202-105-129.pdf
32. Коргунюк Ю.Г. Тематика советского прошлого в избирательных кампаниях постсоветской России. – Полития. 2023. № 1. С. 88–125. DOI: 10.30570/2078-5089-2023-108-1-88-125 - http://politeia.ru/files/articles/eng/Politeia-2023-1(108)-Pages-001-210-88-125.pdf
33. Лоусон К. Размежевания, партии и избиратели. – Политическая наука. 2004. № 4. С. 50–55.
34. Лукьянова Е.А., Порошин Е.Н., Арутюнов А.А., Шпилькин С.А., Зворыкина Е.В. Выборы строгого режима. Как российские выборы стали невыборами, и что с этим делать? Политико-правовое исследование с элементами математики. М.: Мысль, 2022. 400 с.