Оценка эффективности «умного голосования»: спор аналитических подходов

Большаков И.В., Перевалов В.В.

Аннотация

В статье обсуждаются подходы к оценке влияния стратегии «умного голосования» на итоги выборов в Московскую городскую Думу 2019 г. Через призму теории электорального поведения авторы показывают, как изменение общественного мнения, протестная мобилизация и трансформация электорального пространства привели к выигрышу оппозиционных кандидатов. По сравнению с прошлыми выборами в электоральном поведении москвичей произошли существенные перемены: увеличился объем протестного и тактического голосования. Эти модели голосования имеют разную природу, разные мотивы и цели, но сошлись в выборе кандидатур, что дало возможность аналитикам говорить об эффективности новой стратегии оппозиции. Авторы статьи настаивают, что «умное голосование» следует рассматривать как тактическое, а протестное голосование не имеет прямой связи с данной стратегией. Измерив количественные эффекты двух моделей голосования, можно выделить не более шести округов, где стратегия имела важное значение, и пять округов, где она могла бы его иметь, если бы в список «умного голосования» попали другие кандидаты. Наибольшее же влияние на электоральные исходы оказало снижение уровня состязательности в округах и перемены в общественных настроениях, позволившие сфокусировать внимание избирателей на наиболее значимых оппозиционных кандидатах.

---

Результаты состоявшихся в сентябре 2019 г. выборов в Московскую городскую Думу многие журналисты и аналитики назвали сенсационными. Оппозиция впервые за многие годы бросила вызов властям и чуть не лишила их парламентского большинства. 20 из 45 мест заняли представители оппозиционных партий, что сопоставимо лишь со структурой городского парламента двух первых созывов. Достижение этих результатов связывают с появлением стратегии «умного голосования», автором которой выступил А. Навальный и суть которой сводится к выбору самого сильного из альтернативных властям кандидатов.

В условиях электорального авторитаризма итоги выборов и правда выглядят впечатляющими, однако оптимистичные выводы об эффективности стратегии Навального являются необоснованными и преждевременными. Актуализация дискуссии об «умном голосовании», вызванная публикацией нашей статьи в журнале «Полития» [21], в которой мы попытались оценить влияние стратегии на результаты выборов, заставляет нас уточнить позицию и подробнее объяснить, почему наша модель лучше интерпретирует исход выборов в Мосгордуму, чем другие модели.

Исследователи московских выборов фокусируются на списке кандидатов, поддержанных «умным голосованием», игнорируя многочисленный набор факторов, мотивы выбора избирателей и причинно-следственные связи. Успешность стратегии констатируется интуитивно [33; 4; 18], а количественная оценка производится чисто математически [32; 22] в отрыве от контекста и теории электорального поведения. Аналитики не обращают внимание на само явление «умного голосования», понимая под ним каждый раз что-то иное: протест, тактическое голосование, влияние авторитета Навального, а иногда и одновременно все перечисленное.

Так, К. Рогов использует модели тактического и протестного голосования как синонимы, поэтому весь прирост электоральных показателей кандидатов «умного голосования» относительно показателей кандидатов, занявших вторые места на прошлых выборах, причисляет к влиянию новой стратегии, игнорируя связь с результатами иных кандидатов в данных округах.

А. Бузин измеряет, как изменились результаты партийных кандидатов по сравнению с выборами 2014 г., и констатирует, что они сильно росли, если эти кандидаты были поддержаны «умным голосованием», и падали или незначительно росли, если кандидаты им не были поддержаны. Такой анализ полезен для изучения динамики партийных предпочтений, но он не приближает нас к пониманию исхода выборов в Мосгордуму. Динамика результатов зависит не столько от партийных предпочтений, сколько от мотивации избирателей и структурных характеристик электорального пространства, при этом известно, что общественные настроения и структура электорального меню по сравнению с прошлыми выборами серьезно изменились.

В свою очередь, Б. Овчинников сопоставляет результаты кандидатов КПРФ, получивших и не получивших поддержку «умного голосования», и приходит к выводу о том, что кандидат «умного голосования» получал на 18-20 п.п. больше, чем его однопартиец, не поддержанный Навальным. При этом вывод, извлеченный из анализа показателей одной партии, распространен на всю совокупность округов. Такой способ количественной оценки не только не позволяет производить точные измерения, но и ведет к генерализации частных случаев и, следовательно, к искажениям.

Бузин и Овчинников не учитывают то важное обстоятельство, что потенциал и шансы кандидатов уже заложены в систему «умного голосования» в виде ее основополагающего критерия, а значит выступают в качестве объясняющей переменной и по отношению к номинированию на «умное голосование», и по отношению к результату на выборах. Изучая связь между фактом попадания в «список Навального» и результатом голосования, мы сопрягаем между собой две зависимые переменные, нарушая принцип последовательности событий.

Фактически Бузин и Овчинников сопоставляют результаты кандидатов, которые во многих случаях были едва ли не единственными из оппозиционных участников, кто вел избирательную кампанию в округе или являлся единственным значимым конкурентом партии власти, с теми кандидатами, которые либо не вели кампании, либо находились в тени более сильных и активных оппозиционеров, и полагают, что процентный интервал между ними связан с эффектом «умного голосования». Выводы, полученные по такой модели, становятся бессмысленными, потому как связь между рассматриваемыми переменными опосредуется через третью переменную, выведенную за рамки анализа. Подобный подход оправдан при случайном, эвристическом использовании тактического голосования, когда оценку шансов кандидатов делают сами избиратели, однако в нашем случае он просто не может быть валидным.

Более того, итог выборов 2019 г. заключается не просто в увеличении поддержки оппозиционных кандидатов, а в том, что они превзошли результат своих провластных конкурентов, ни один из которых не преодолел границы 50%. На прошлых выборах 17 кандидатов партии власти набрали абсолютное большинство голосов (максимально 69,28%), на текущих выборах только 12 административных кандидатов заручились поддержкой более 40% избирателей (максимально 47,17%). Таким образом, мы не можем игнорировать снижение поддержки административных кандидатов и сводить все перемены в предпочтениях избирателей исключительно к оппозиционному электорату. Однако интерпретирование всех дополнительных голосов, полученных альтернативными кандидатами, в качестве эффекта «умного голосования» выглядит необоснованным, как минимум, без выявления механизма влияния стратегии на мотивацию избирателей и перевода объекта измерения в набор поддающихся эмпирической проверке переменных.

Электоральные исследования немыслимы без математической методологии, но они также невозможны без логики и определения рассматриваемых явлений в категориях политической науки и социологии. Интерпретация результатов выборов без опоры на теорию и внимания к контексту ведет к искажениям, которые Дж. Сартори называет «концептуальными натяжками» [34]. Иными словами, отбрасывая предварительную идентификацию объектов и качественное определение концептов, мы занимаемся ошибочным измерением, которое просто не дает ответа на вопрос, который мы ставим, приступая к количественному анализу. Вот почему мы не можем считать оценки Рогова (200 тысяч или 12,5% голосов) и Овчинникова (300 тысяч или 19% голосов) действительной мерой «умного голосования».

Мы считаем, что «умное голосование» необходимо идентифицировать именно так, как его задумали авторы стратегии — как способ электоральной консолидации, препятствующий распылению голосов сторонников оппозиции. Здесь следует привести цитаты инициаторов стратегии. «Нам нужно на ближайших выборах, чтобы в „умном голосовании“ приняли участие 3% от общего списка избирателей из тех, кто раньше вообще на выборы не ходил, плюс треть от тех, кто и так ходил раньше, и голосовал против „Единой России“. 33% не от общего списка избирателей, а от тех, кто и так голосовал за оппозицию. Просто в этот раз они должны дружно проголосовать за одну фамилию. И тогда мы реально лишим „Единую Россию“ большинства. Важно только то, чтобы они не идеологически голосовали, не за „свою партию“, а по-умному» [29]. «На настоящих выборах все голосуют по своим убеждениям, а не тактически. Но после всего, что мы наблюдали в последнее время, надежды на это не остается. В итоге они делают вид, что это выборы, и мы делаем вид, что это выборы. Но даже в такой ситуации можно постараться нанести максимальный ущерб власти» [30].

Как видно из этих высказываний, речь идет о типичном тактическом голосовании, при котором избиратели максимально полезно используют свой голос: не тратят его впустую, отдавая предпочтение непроходным кандидатам, а выбирают того, кто имеет наилучшие шансы обойти самого неприемлемого кандидата, который, как ожидается, должен победить [7]. Мотивы этого самого прагматичного вида электорального поведения не имеют ничего общего с персональными предпочтениями, обусловленными личными качествами кандидатов, солидарностью с политической платформой (идеологическое голосование) или желанием выразить свое недовольство (протестное голосование). Отсюда следует, что необходимо различать тактические и протестные эффекты голосования, а их влияние на исход выборов измерять по отдельности, как мы сделали это в нашем исследовании.

Мы разделили участников выборов на три группы: административные кандидаты, поддержанные мэрией; альтернативные кандидаты, попавшие в список «умного голосования», и третьи кандидаты (все остальные участники выборов, не включенные в основную конкуренцию). Мы также исключили из анализа нетипичные ситуации (округа №21 и №37), где административные и альтернативные кандидаты совпадали, т.е. были поддержаны и мэрией, и «умным голосованием».

Для решения главной задачи мы измерили динамику электоральной поддержки трех типов кандидатов и переток голосов между ними, сопоставив с аналогичными показателями выборов 2014 г. (Альтернативными кандидатами 2014 г. были определены наиболее сильные оппозиционные выдвиженцы, набравшие больше голосов, чем другие представители оппозиции).

Если показатели альтернативных кандидатов росли за счет падения показателей третьих кандидатов, имел место тактический эффект (32 округа). Если они росли за счет падения показателей административных кандидатов, имел место протестный эффект (35 округов). Затем, очистив результаты альтернативных кандидатов от одного из эффектов, мы определили, какой из них обеспечил преимущество перед административным соперником и позволил кандидатам «умного голосования» победить.

Только в четырех из 18 округов, в которых победила оппозиция, тактическое голосование оказало однозначное решающее влияние на исход выборов: без него альтернативные кандидаты проигрывали административным от 3,2 до 13,1 п.п. В 10 округах альтернативные кандидаты побеждали с перевесом от 3,5 до 23,1 п.п. и без тактического голосования; в шести из них отрыв превышал 15 п.п. Еще в четырех округах преобладание эффектов было незначительным (от 0,43 до 0,85 п.п. для двух случаев тактического голосования и от 0,44 до 1 п.п. для двух случаев протестного голосования). В 30 из 43 округов падение поддержки административных кандидатов превысило снижение показателей третьих кандидатов, лишь в 13 округах — наоборот. В 11 случаях влияния тактического голосования вообще не наблюдалось — за третьих кандидатов проголосовали больше избирателей, чем на прошлых выборах.

Анализ перетоков показывает, что доля тактического голосования составила 5,57%. На протестное голосование приходится 11,13%: 9,72%, доставшиеся альтернативным кандидатам, и 1,41%, перешедшие к третьим кандидатам. Эта оценка соответствует объему тактического голосования в тех странах, где оно обычно наблюдается, в частности Великобритании, Германии и Канаде, где его доля составляет не более 6-8% [8; 9; 6; 10].

Корреляционный анализ подтверждает наши оценки. При этом более точные выводы позволяет сделать сравнение показателей в округах с альтернативным (18 округов) и административным (25 округов) большинством по отдельности. Округа с альтернативным большинством демонстрируют существенную зависимость поддержки кандидатов «умного голосования» от падения поддержки провластных кандидатов (\(R\) = –0,77; \(R^2\) = 0,59). Здесь также обнаруживается прямая связь между результатами альтернативных и третьих кандидатов (\(R\) = 0,24), что говорит об одинаковых тенденциях в поддержке кандидатов «умного голосования» и второстепенных оппозиционных кандидатов, чего не должно быть в условиях тактического поведения и перетока голосов от второстепенных кандидатов. Округа с административным большинством демонстрируют умеренную зависимость роста показателей альтернативных кандидатов от падения показателей третьих кандидатов (\(R\) = –0,57; \(R^2\) = 0,32). Здесь влияние «умного голосования» было больше, но его не хватило для победы оппозиции.

Электоральное пространство и конкуренция

Еще один фактор, который необходимо учитывать при оценке эффективности «умного голосования», — конфигурация электорального пространства. Хотя, по подсчетам А. Любарева, эффективное число партий снизилось незначительно (3,24 против 3,36 на прошлых выборах) [27], сравнение структуры участников выборов позволяет заметить связь электоральных исходов с представленностью партий. Индекс эффективного числа партий показывает итог конкуренции, но ничего не говорит нам о диспозиции политических акторов накануне голосования.

На выборах 2014 г. все основные оппозиционные партии конкурировали между собой: в 42 из 45 округов в кампании участвовали кандидаты от КПРФ, «Яблока», «Справедливой России» и ЛДПР. В 10 из них конкуренция обострялась наличием сильных самовыдвиженцев или представителей «Гражданской платформы». Только в трех округах отсутствовала та или иная оппозиционная партия. В четырех округах «Единая Россия» не выставила своих представителей, и административными кандидатами здесь стали выдвиженцы оппозиционных партий.

Основная конкуренция внутри оппозиции развернулась между КПРФ и «Яблоком». Кандидаты от этих партий сошлись в борьбе сразу в 19 округах: в 16 из них КПРФ оказалась наиболее сильной оппозиционной партией, а «Яблоко» стало ее ближайшим преследователем, в трех округах — наоборот. В 10 округах развернулась борьба между КПРФ и «Справедливой Россией»: в шести округах доминировали коммунисты, в четырех— справедливороссы. КПРФ обошла других оппозиционных кандидатов еще в 9 округах, а «Яблоко» вырвалось вперед еще в трех. «Справедливая Россия» больше нигде не лидировала и ближайшим преследователем оппозиционного кандидата выступила еще только в одном случае. Кандидаты ЛДПР стали ближайшим преследователем только в трех округах и лишь в одном оказались успешней других оппозиционеров (правда, выдвиженец этой партии был там административным кандидатом, поэтому рассматривать этот случай можно как исключение).

В двух округах в лидеры вырвалась «Гражданская платформа» (в одном округе она конкурировала с КПРФ, в другом — со «Справедливой Россией), еще в одном выступила ближайшим преследователем КПРФ. В семи округах борьба шла между основной оппозиционной партией и альтернативным самовыдвиженцем, в пяти из них доминировали коммунисты, в одном — «Яблоко», еще в одном самовыдвиженец обошел партийного кандидата.

Совершенно иной расклад сил имел место в 2019 г. Почти три десятка альтернативных кандидатов, представляющих команды «Яблока», А. Навального, Д. Гудкова и иных политических сил, получили отказы в регистрации, были сняты с выборов судом или выбыли из числа кандидатов по иным основаниям. «Единая Россия» официально не выдвигала своих кандидатов, и все представители партии власти участвовали в выборах как самовыдвиженцы (тем не менее, для большей ясности далее мы будем именовать их кандидатами этой партии). При этом до шести человек увеличилось количество административных кандидатов, представляющих оппозиционные партии. В результате ни в одном из округов не сталкивались между собой сразу все основные партии.

В 35 округах в выборах одновременно участвовали КПРФ, ЛДПР и «Справедливая Россия», но не участвовало «Яблоко» (в четырех из них также не было кандидатов «Единой России»). В оставшихся округах состязательность оказалась еще более ограниченной. В двух из них «Справедливая Россия» конкурировала с ЛДПР, но не конкурировала с «Яблоком» и КПРФ. Еще в двух округах, где «Яблоко» соперничало с ЛДПР, в выборах не участвовала либо КПРФ, либо «Справедливая Россия». В четырех случаях присутствовали КПРФ и ЛДПР, но отсутствовали «Справедливая Россия» и «Яблоко». Основные оппозиционные партии (три парламентских плюс «Яблоко») одновременно были представлены только в двух округах, но там они конкурировали лишь между собой, так как одна из оппозиционных партий играла роль административного актора.

Если в прошлых выборах принимали участие 30 альтернативных самовыдвиженцев, то в этих выборах только 16. В 2014 г. пять независимых кандидатов набрали более 10% (максимально 22,99%), в 2019 г. таких было только двое (максимально 28,36%). Избиратели чаще поддерживали самовыдвиженцев, даже если те не являлись значимой альтернативой: без учета наиболее сильных самовыдвиженцев средние показатели составили 4,82% и 6,09% соответственно.

Таким образом, 20 победивших кандидатов «умного голосования» в 16 случаях не конкурировали с «Яблоком», в шести случаях — с «Единой Россией», в трех случаях — с КПРФ и в двух случаях — со «Справедливой Россией». Если говорить обо всех округах, то в 10 случаях выборы прошли без участников, которые на прошлых выборах выступали в качестве основного альтернативного кандидата и набрали в среднем 22,5% голосов, а также в 22 случаях без участников, которые выступали в качестве второго альтернативного кандидата со средним результатом 12,6% голосов. Учитывая особенности электоральной географии, оппозиционный потенциал округа сохранялся, но выгоду от него получили в этот раз другие участники.

Не менее важным фактором кампании 2019 г. являлось влияние спойлеров, отсутствовавшее на выборах 2014 г. КПРФ была вынуждена конкурировать с «Коммунистами России» в 30 округах, где лишилась от 2,74 до 11,45 п.п. (в среднем 6,66 п.п.) поддержки, отошедшей второй коммунистической партии. В 22 округах с участием «Коммунистов России» оппозиция проиграла, в девяти округах победила (в одном из них «Коммунисты России» не конкурировали с КПРФ). Еще в 14 округах представители КПРФ могли одержать победу, если бы спойлеры не участвовали в выборах. Однозначный вывод об альтернативных исходах сделать нельзя, так как избиратели ориентировались и на качества кандидатов (например, чаще голосовали за спойлеров, если это были единственные женщины-кандидаты или единственные оппозиционные кандидаты женского пола). Однако, как минимум, эта победа была возможной в трех округах, где разрыв между кандидатом власти и кандидатом КПРФ был минимальным (округ №7 — 0,38 п.п., округ №32 — 1,32 п.п. и округ №36 — 0,08 п.п.).

Если в округе одновременно сталкивались четыре парламентские партии и «Коммунисты России», то есть основная оппозиционная партия конкурировала и с «Единой Россией», и не менее чем с тремя другими оппозиционными партиями (включая спойлера), оппозиция чаще всего проигрывала (20 случаев) и редко выигрывала (четыре случая). Пять случаев проигрышей произошли и при меньшей соревновательности: в трех округах КПРФ участвовала в выборах с «Единой Россией», ЛДПР и «Справедливой Россией», но без «Коммунистов России»; в двух — с «Единой Россией», ЛДПР и «Коммунистами России», но без «Справедливой России» (во всех случаях также без «Яблока»).

Остальные 16 случаев относятся к выигрышам, из которых в четырех наблюдалась минимальная состязательность (в одном округе из основных партий сошлись лишь «Единая Россия», «Справедливая Россия» и ЛДПР, в других — только КПРФ, ЛДПР и «Справедливая Россия»), в трех боролись между собой только четыре парламентские партии (во всех семи случаях также без «Яблока» и «Коммунистов России»). Еще в трех округах конкурировали три парламентские партии и «Яблоко» (в двух из них не было «Единой России» и «Коммунистов России», в одном — КПРФ и «Коммунистов России»), в трех других — три парламентские партии и «Коммунисты России» (в двух случаях без «Справедливой России» и в одном случае без КПРФ, во всех случаях также без «Яблока»). Наконец, в оставшихся трех округах конкуренция была относительно высокой, но до полной представленности политических сил в каждом случае кого-то не хватало (в двух случаях — «Яблока», по одному — «Справедливой России» и «Единой России»).

Относительно высокие результаты «Коммунистов России» в ряде округов (14 случаев выше среднего показателя, составившего 7,11%; максимально — более 20% в округе с отсутствием КПРФ) косвенно свидетельствуют о протестном и идеологическом голосовании. Избиратели, ориентировавшиеся на список «умного голосования», не перепутали бы две коммунистические партии, тем более, если речь шла о персоналиях кандидатов.

При такой трансформации электорального пространства чистый анализ влияния «умного голосования» существенно затруднен. То, что должна была сделать новая стратегия, уже сделали власти, снизив уровень соперничества между оппозиционными партиями в одних случаях и освободив их от конкуренции с партией власти в других. Последовательному оппозиционному избирателю не потребовалось специального инструмента для переноса голосов от слабого кандидата к сильному — у многих просто не осталось другого выбора, кроме голосования за наиболее заметного альтернативного кандидата. Это равным образом относится к протестному электорату, для которого сама партия, за которую он голосует, имеет меньше значения, чем выражение протеста. По этим причинам сравнение результатов партий лишено смысла. Вот почему мы сфокусировали наш анализ на показателях административных и альтернативных кандидатов.

Чтобы снизить влияние на выводы фактора сокращения конкуренции, оценку эффективности «умного голосования» надо проводить там, где оно действительно имело смысл, а именно в состязательных округах, в которых минимум два альтернативных кандидата были способны побороться за оппозиционное большинство. Для этого мы отобрали округа, где выполнялись два условия: кандидат «умного голосования» соперничал с административным кандидатом от партии власти и конкурировал со вторым альтернативным кандидатом от оппозиции. Второе условие мы определили как не более чем двукратный разрыв между ними. Подобных округов обнаружилось шесть (№3, №13, №26, №28, №30 и №38): здесь первый альтернативный кандидат (он же кандидат «умного голосования») в среднем набрал 26,87%, второй — 20,95%. В остальных 33 округах основной альтернативный кандидат практически оказался вне конкуренции (36,80% против 10,11%). Крайне низкие результаты у ближайшего преследователя здесь нельзя объяснить лишь эффектом «умного голосования».

С некоторыми оговорками можно отнести к состязательным еще два случая, где результаты альтернативных кандидатов хоть и имели двукратный разрыв, но не такой сильный, как в других случаях. В округе №16 кандидат «Справедливой России» М. Тимонов набрал 36,40% (и выиграл выборы), а его соперница из КПРФ А. Андреева — 17,34%. При этом она имела не только идеологического спойлера в виде «Коммунистов России» (4,34%), но и тезку-самовыдвиженку (3,82%). В округе №35 кандидата «Справедливой России» С. Васильева поддержали 28,36% избирателей (он выборы проиграл), а его ближайшего преследователя Д. Аграновского из КПРФ — 11,83% (здесь кандидат «Коммунистов России» набрал 7,97%).

При этом из первой группы округов только в №3 кандидат «умного голосования» А. Соловьев победил на выборах, опередив административного кандидата и представителя «Коммунистов России», который набрал здесь максимальные 20,62% голосов. Учитывая, что А.С. Соловьев был выдвинут «Справедливой Россией» специально против своего однофамильца, независимого кандидата А.Ю. Соловьева, который в итоге не был зарегистрирован, а кандидат КПРФ Т. Абушаев снят с выборов судом, оппозиционная конкуренция в этом округе развернулась между двумя спойлерскими участниками. Остальные пять округов относятся к тем, где «умное голосование» дало сбой, поддержав менее перспективных кандидатов. Это не только широко растиражированный случай с Р. Юнеманом, но те округа, где «умное голосование» поддержало выдвиженцев «Справедливой России», недооценив кандидатов КПРФ. При этом в округе №26 кандидат «умного голосования» В. Калинин не просто проиграл административному, но и получил на 7 п.п. меньше альтернативного кандидата прошлых выборов, а показатели третьих кандидатов здесь увеличились на 21,4 п.п.

Поведение избирателей

Мы полагаем, что дисквалификация кандидатов и протестное голосование, с которым часто путают «умное голосование», стали основными факторами успеха оппозиции на выборах в Мосгордуму. Хотя на первый взгляд может казаться, что речь идет о единой группе электората или одной и той же форме поведения, включающей ожидание полезности своего выбора и стремление снизить результаты провластных кандидатов, мы настаиваем, что «умное голосование» надо рассматривать как тактическое, а протестное голосование состоялось и без связи с этой стратегией.

Логика протестного выбора не похожа на модель предотвращения растраты голоса. Тактические избиратели отказываются от предпочтительного кандидата, потому что у него нет шансов выиграть выборы. Протестные избиратели отворачиваются от предпочтительного кандидата для того чтобы проучить его. Оба ведут себя прагматически. Однако первые движимы опасением, что наименее предпочтительный кандидат победит, но мотивированы возможностью избежать нежелательный исход. Вторые движимы недовольством, но мотивированы надеждой, что сигнал недовольства приведет к последующему улучшению. Тактические избиратели хотят сменить главного актора, протестные — заставить его скорректировать свою политику.

Так как протестные избиратели рассчитывают спровоцировать власти реагировать на потерю голосов (ожидая, что те захотят вернуть потерянных сторонников), они стремятся к тому, чтобы их голос был действительно услышан. Наличие жизнеспособной альтернативы, позволяющей заметить сигнал, делает протестное голосование более вероятным [11: 397]. В этом отношении тактические и протестные избиратели могут совпадать в выборе кандидатуры.

В сущности, протестное электоральное поведение — это голосование против основных партий, имеющих доступ к формированию правительства, а поскольку в российской практике такой доступ есть только у одной партии, речь идет о голосовании за любую оппозиционную партию, которую избиратель считает жизнеспособной (модель голосования на парламентских выборах 2011 г.). Вот почему на московских выборах из протестных настроений извлекли выгоду наиболее привычные для региона партии, такие как КПРФ, «Яблоко» и «Справедливая Россия», а, к примеру, ЛДПР сделать это не смогла, потому что никогда не имела здесь перспектив.

В качестве аргумента эффективности «умного голосования» приводят в пример А. Соловьева и М. Яндиева, завоевавших мандаты без ведения избирательной кампании. Это впечатление усиливало исчезновение Соловьева сразу после выборов, заставившее некоторых сомневаться в его существовании. Однако, во-первых, протестная поддержка может доставаться второстепенным и даже фантомным партиям, аккумулирующим голоса избирателей, выражающих антиэлитный протест [3; 16]. Во-вторых, не стоит забывать, что оба они представляли парламентскую партию «Справедливая Россия» и соперничали за протестные голоса не с «Яблоком» и КПРФ, а с ЛДПР и «Коммунистами России», а значит идентифицировались избирателями как основные жизнеспособные кандидаты оппозиции.

Последствия экономического и протестного голосования проявляются сильнее, если на выборах имеются лишь несколько жизнеспособных альтернатив с относительно небольшим числом эффективных партий [1: 155-156], но они менее вероятны, «если нет заслуживающих доверия субъектов, которые могли бы извлечь выгоду из такого поведения» [2: 753]. Шансы на успех могут казаться незначительными, но именно такие кандидаты, при отсутствии других значимых альтернатив, привлекают поддержку недовольных избирателей. По такому сценарию проходят многие региональные выборы в России. Несмотря на зачистку политического поля от реальной оппозиции, кандидаты Кремля проиграли губернаторские выборы 2018 г. своим согласованным дублерам, даже не стремившимся выигрывать выборы [36]. В марте 2019 г. выдвинутая ЛДПР 28-летняя домохозяйка победила на досрочных выборах мэра города Усть-Илимск в Иркутской области, опередив спикера городской думы. По тем же мотивам голосовали за простых рабочих и интеллигенцию на первых альтернативных выборах народных депутатов, противопоставляя их советской номенклатуре.

В этой связи показательны также выборы в законодательное собрание Хабаровского края, где в 23 из 24 округов победили кандидаты ЛДПР, поддержанные системой «умного голосования». Единственный альтернативный победитель мажоритарной части выборов, В. Федореев (член «Яблока», участвовавший в выборах как самовыдвиженец), не вел активной кампании и не был поддержан «умным голосованием», но завоевал большинство в силу протестного голосования и сложившегося расклада в своем округе. При этом надо иметь в виду, что голосование хабаровских избирателей определялось не только протестными настроениями, но и выбором между двумя административными партиями — «Единой Россией» и ЛДПР, которой последняя стала после победы своего кандидата на губернаторских выборах годом ранее. Таким образом, протестное голосование часто перенаправляет голоса к второстепенным кандидатам, тактическое же всегда уводит от них.

Тем не менее «умное голосование» могло привести и к дополнительным, непредусмотренным эффектам, таким как рост протестной мобилизации и использование списка кандидатов в качестве руководства к действию для протестных избирателей. Эта гипотеза имеет право на существование, но ее проверка невозможна без социологического исследования мотивов голосования. Можно предполагать такое влияние по косвенным данным, но от количественной оценки в таком случае следует отказаться. Кроме того, происходит смещение фокуса с самой модели «умного голосования» на влияние политической поддержки кандидатов со стороны лидеров общественного мнения. Между тем список Навального не был единственным на этих выборах рекомендательным механизмом: существовал список М. Ходорковского, популярный в активистской среде список муниципального депутата Д. Барановского; в ряде округов складывались локальные коалиции из кандидатов, местных депутатов и инициативных групп. Кандидаты получали дополнительные преимущества от такой поддержки, однако в последнем случае играли роль взгляды и действия кандидатов, в то время как «умное голосование» старалось эти факторы исключить.

Но более важно, что «умное голосование» задумывалось для оппозиционного электората, а не протестных избирателей. Первые являются убежденными противниками власти, устойчиво голосующими за оппозицию; в то время как вторые — обиженные и неудовлетворенные вчерашние лоялисты, оказавшиеся временными попутчиками оппозиции. Исследование Высшей школы экономики и Университета Индианы, посвященное протестной мобилизации 2011-2012 гг., показывает, что лоялистские и оппозиционные избиратели могут совпадать в оценках экономической политики и деятельности власти, но имеют разную идентичность и политические картины мира, используют разные каналы коммуникации и имеют отличные привычки информационного потребления [19]. За прошедшие годы положение могло измениться, но у нас пока нет ни данных, подтверждающих это, ни объяснения таким переменам.

Нельзя исключать, что определенное количество избирателей, решивших голосовать протестно, для оценки жизнеспособности альтернативы ориентировались на шансы кандидатов и знали о том, кто именно в их округе был включен в список «умного голосования». Но даже в таком случае основная причина (выразить протест) определяла изменение предпочтений больше, чем второстепенная (голосовать за жизнеспособного кандидата); тем более жизнеспособность альтернатив во многих случаях и так была очевидна.

Как пишут в своем докладе Д. Волков и А. Колесников, россияне «не концентрируются на том, что именно и как нужно делать, чтобы наступили положительные изменения», и чаще говорят о том, что «они хотели бы получить на выходе, нежели о том, как этого добиться» [24]. В этом контексте высокий уровень информированности типичного протестного избирателя, его способность к пониманию политических раскладов и детальной инструментальности выбора вызывает сомнение. Таким образом, мы полагаем, что протестные избиратели представляют собой иную аудиторию и вряд ли могли следовать рекомендациям Навального.

Мы допускаем, что «умное голосование» способствовало мобилизации оппозиционного электората (особенно той ее части, которая голосует нерегулярно и чье участие в выборах из-за снятия ярких кандидатов не было гарантированным) и помогало направлять энергию протеста в электоральное русло. Но сама по себе протестная мобилизация не может сводиться к появлению новой стратегии. По крайней мере, мы не зафиксировали прямой корреляции между ростом явки избирателей и поддержкой альтернативных кандидатов, скорее наоборот — чем больше росла явка, тем меньше голосов получали кандидаты «умного голосования».

Об этом же говорят и общие показатели явки (средний рост — 1,2 п.п в округах с альтернативным большинством и 0,3 п.п. — в округах с административным большинством). Впрочем, Овчинников утверждает, что на выборах 2019 г. сама структура электората изменилась. Сопоставив географию явки с географией партийных предпочтений на парламентских выборах 2016 г., он делает вывод о том, что на эти выборы пришло больше сторонников оппозиции и меньше сторонников власти [31]. Однако его способ оценки предпочтений избирателей не только не говорит нам о том, как они повели себя на этот раз, но и работает только в том случае, если люди идентифицируют себя с партиями, за которые голосуют, что в действительности далеко не так. Социологи ВЦИОМ провели интересное исследование, которое доказывает, что «значительная часть респондентов с легкостью отказывается от своего мнения и меняет декларируемую политическую позицию» [28: 33]. 38% респондентов в течение нескольких волн опроса поменяли партию, за которую планировали голосовать. При этом при ответе на вопрос, меняли ли они свой выбор, 70% из этой группы ответили отрицательно. Более того, от 20% до 32% всего за 2,5 недели изменили свой ретроспективный выбор, то есть минимум дважды называли разную партию, за которую они проголосовали на прошлых выборах.

Модель Овчинникова показывает, что по сравнению с 2016 г. структура электората изменилась примерно на 9 п.п., по сравнению с 2014 г. — в два раза сильнее. Учитывая объем электоральной волатильности в Москве (около 14% на федеральных выборах 2011-2016 гг. и около 16% на региональных выборах 2009 гг. по индексу Педерсена), полученные данные не говорят о радикальных переменах в структуре избирателей. К тому же из модели трудно понять, каким образом эти перемены обусловлены именно «умным голосованием», а не политизацией кампании и ее протестным потенциалом.

Говоря о волатильности российского электората, мы вовсе не имеем в виду отсутствие идеологического голосования. Напротив, одним из значимых аспектов выбора для немалого числа избирателей является идеологическая близость партии. Вместе с тем, последовательные избиратели переходят в группу неустойчивых по двум причинам: невнимательности собственной партии к важному для избирателя вопросу и исчезновению из электорального пространства. «Если та или иная партия по той или иной причине исчезнет из пространства, это затронет тех избирателей, чья собственная позиция идентична или не очень далека от позиции исчезающей партии, в результате средняя вероятность переноса голосов возрастает» [17: 16]. Иными словами, когда собственная партия отсутствует в бюллетене, электоральная волатильность имеет естественную тенденцию к увеличению.

Что касается возможного сокращения явки сторонников «Единой России», то оно может объясняться моделью перекрестного давления М. Фиорины. Когда сильная лояльность партии вступает в противоречие с ее позицией по актуальному вопросу (в нашем случае это было ухудшение социально-экономического положения), неспособные определиться избиратели, как правило, остаются дома. Для избирателей слабой лояльности наиболее частой альтернативой становится протестное голосование [5: 402].

Протестная мобилизация

Наконец, решение голосовать и выбор конкретного кандидата могли быть независимыми друг от друга процессами. Рискнем предположить, что к моменту объявления списка «умного голосования» люди уже приняли решение о голосовании за оппозицию. Массовые протесты, возмущение снятием кандидатов и политическими репрессиями создавали больше стимулов прийти на выборы, чем уверенность в победе «умного» кандидата. Если в протесты вовлечено большое число участников, а информация об акциях становится общеизвестной, протесты побуждают граждан разделять возмущение и требования протестующих [20]. Еженедельные несогласованные шествия по всему городу привели к тому, что многие москвичи не только услышали о протестных акциях, но и оказались их свидетелями и даже невольными участниками, а жестокость полиции усиливала недовольство и стимулировала горожан отождествлять себя с протестующими.

При этом следует разделять мобилизационные возможности Навального и само «умное голосование» — это просто разные объекты исследования. Сторонники Навального и в самом деле были наиболее активны в уличных протестах, но последние не оказались бы так успешны, если бы в них не были вовлечены зарегистрированные и незарегистрированные кандидаты. Лишь пять дисквалифицированных кандидатов представляли команду Навального, в то время как расследование прокуратуры проходило в отношении 15 кандидатов, которых власти посчитали организаторами несогласованных акций. Самый массовый митинг на проспекте Сахарова 10 августа был организован муниципальными депутатами, а принять участие в нем призывали известные журналисты и музыканты с огромной аудиторией в социальных сетях. Анализ интернет-активности сторонников Навального показывает связь с протестами, однако исследователи пока не располагают данными, что она является прямой: «Активность сторонников увеличивает вероятность протестов там, где она и так достаточно интенсивна и уровень недовольства властью очень высок» [15: 2].

Протестные настроения не возникают по желанию лидеров. Они лишь могут поддерживать их уровень на определенное время, если для этого есть подходящие экономические, психологические и социальные условия. Как пишет Т. Гарр, основная причина политического недовольства — обиды людей на собственное правительство, из-за которого они несут убытки, а потеря надежды — лучший стимул протестовать и бунтовать [25]. Иначе говоря, плохая политика и ошибки власти создают протесты, а не действия оппозиции, сколь эффективными бы они не были.

Выборы и сами по себе являются мощным стимулом мобилизации недовольства. Как любая эмоциональная реакция, протест может возникнуть через спонтанные возмущения, но сам «протест не является тем, что мотивирует выбор избирателей в день голосования»: «протестное голосование является прямым результатом политического недоверия» [3: 369-376]. Недоверие должно сформироваться к моменту выражения возмущения на избирательном участке. Именно поэтому необходимо рассматривать протест в более широком диапазоне.

Протестная мобилизация циклична и волнообразна [35]. С 2007 по 2012 гг. в России состоялось более 4,7 тысяч протестных мероприятий, в среднем по 700-800 в год. Количество протестов увеличивается в 2008-2009 гг. (годы финансового кризиса), а затем постепенно уменьшается и снова увеличивается к концу 2011 г. [12: 337]. Пик приходится на 2012-2013 гг., в которые число протестов удерживается на уровне более 2 тысяч в год. В этот период оппозиционные кандидаты демонстрируют яркие электоральные успехи. М. Прохоров набирает 8% на президентских выборах (более 20% в Москве и более 15% в Санкт-Петербурге), А. Навальный — 27% на выборах мэра Москвы. Е.Ройзман, Г. Ширшина, Е. Урлашов, А. Локоть становятся мэрами Екатеринбурга, Петрозаводска, Ярославля, Новосибирска соответственно, а Б. Немцов избирается депутатом Ярославской областной думы.

Присоединение Крыма к России погасило эту протестную волну и породило встречную, патриотическую, мобилизацию. Расширение территории государства и западные санкции добавили легитимности режиму и создали эффект «rally around the flag» [14]. В этих условиях число протестов в России сократилось примерно на 40 п.п. Итоги московских выборов 2014 г., последующие парламентские и президентские выборы показывают консолидацию вокруг режима, снижение симпатии к оппозиции, готовность потерпеть внутренние неприятности ради «величия страны», но одновременно порождают завышенные ожидания от властей.

Уже к лету 2018 г. «крымский консенсус» исчерпал свой мобилизационный потенциал. Повышение пенсионного возраста, падение реальных доходов и непрекращающийся спад в экономике вернули внутриполитическую повестку в центр внимания россиян и пошатнули доверие к режиму. С этого момента фрустрация и запрос на перемены стали нарастать, а социальные требования все чаще трансформироваться в политические и отражаться на электоральных результатах. Социальная неудовлетворенность подстегнула протесты: в 2018-2019 гг. их количество вновь перешагнуло отметку 2 тысячи в год [26]. Впервые за 10 лет губернаторские выборы в трех регионах прошли в два тура и в каждом из них выиграл представитель оппозиционной партии. На уровне законодательных собраний «Единая Россия» показывает худшие результаты с 2007 г.

Как видно из этого краткого обзора, к кампании 2019 г. уже сформировались довольно сильные протестные настроения. Результаты предыдущего цикла выборов «создали позитивные стимулы для оппозиции», которые в сочетании с социально-экономическими проблемами и ошибками власти оказались «способны пробудить в гражданах стремление к политическому участию, вызвав демократизацию „по ошибке”» [23: 44]. Но летние московские протесты не были отдельным событием, а являлись частью большой волны политической мобилизации. Эта волна сопоставима с акциями за честные выборы 2011-2012 гг. и включает в себя антимусорные протесты, акции против повышения пенсионного возраста и оптимизации здравоохранения, блокировок Telegram и ареста журналиста И. Голунова. В ней присутствуют сразу три элемента: экономический, политический и локальный, связанный с городским развитием и местными проблемами.

При этом социальная и демократическая повестки вернулись в московскую политику раньше, чем в федеральную, в связи с программой реновации и муниципальными выборами, к которым демократическая оппозиция впервые подошла с серьезным отношением. По итогам кампании 2017 г. партия власти лишилась большинства в 25 районах, а избранные депутаты вышли за пределы муниципального уровня, став заметными акторами городской политики, связующим звеном между локальной, социальной и политической повестками. Гражданские активисты все меньше дистанцируются от политики, обращаясь за поддержкой к политическим партиям и выдвигая требования смены власти, а политическая оппозиция все больше обращается к социальному популизму и экономическим вопросам.

Мы не согласны с тем, что экономический протест на московских выборах не был актуальным [33: 97]. Последствия экономических решений властей проявляются постепенно, а недовольство накапливается и выплескивается во время крупной политической мобилизации. День выборов для этого – наиболее подходящий момент. В этом отношении электоральное поведение россиян приходит в норму, когда избиратели вознаграждают или наказывают власти в соответствии с личными оценками социально-экономической политики и своего благосостояния [13].

Заключение

Подводя итог, хотим подчеркнуть, что электоральный подъем оппозиции — не случайное явление, а следствие смены социальных установок и предпочтений избирателей. Основания для изменения выбора и передачи голосов альтернативным кандидатам создало не «умное голосование», а власти, осуществившие непопулярные реформы, лишившие их доверия, а также дисквалификация кандидатов, снизившая уровень состязательности между оппозиционными кандидатами и повысившая его между основным альтернативным и административным кандидатами. Мы не отрицаем влияние новой стратегии на итог кампании, но утверждаем, что оно не было значительным, как это принято считать, и сыграло неоднозначную роль в разных округах: помогло одним сильным кандидатам, но помешало другим. Отсутствие «умного голосования» изменило бы исходы в ряде округов, но общий исход выборов и структура московского парламента вряд ли бы поменялись.

В электоральном поведении москвичей произошли важные перемены: по сравнению с прошлыми кампаниями увеличился объем протестного и тактического голосования. Эти модели выбора имеют разную природу, мотивы и цели, но выигрывали от них, как правило, одни и те же кандидаты, что позволило ряду аналитиков говорить о крупном успехе «умного голосования» и приписывать ему всю дополнительную поддержку, полученную альтернативными кандидатами. В отличие от них, мы различаем эти модели и полагаем, что «умное голосование» было примером тактического поведения, измерять которое необходимо отдельно от протестного.

В то же время мы не считаем, что наш подход не имеет недостатков или что мы окончательно установили все влияние, которое стратегия «умного голосования» оказала на результаты выборов. Мы недостаточно учитывали, насколько выбор изменивших предпочтения избирателей зависел от качества избирательной кампании кандидатов, их персональных характеристик или иных экспрессивных соображений. Мы не зафиксировали в ряде округов тактического или протестного голосования, в то время как косвенные признаки указывают на их наличие. В частности, из семи округов, в которых поддержка административных кандидатов выросла, наибольшую прибавку голосов получили журналист Р. Бабаян (+14,62 п.п.) и экс-кандидат в мэры Москвы от «Справедливой России» И. Свиридов (+7,67 п.п.), что скорее являлось актом протеста, нежели лояльности власти. Наша модель учитывает тактическое голосование за оппозиционных кандидатов, хотя тактический выбор могли делать и провластные избиратели. Мы также понимаем, что многие избиратели испытывали сложности с идентификацией административного и альтернативного кандидата, и это влияло на их выбор. Наша модель имеет и иные ограничения, тем не менее, надеемся, что из существующих в настоящий момент моделей она наиболее точно объясняет особенности и закономерности московской кампании 2019 г.

Поступила в редакцию 05.05.2020, в окончательном виде 12.05.2020.

---

Список литературы

1. Anderson C.J. Economic voting and political context: a comparative perspective. – Electoral Studies. 2000. No. 19. P. 151–170. DOI: 10.1016/S0261-3794(99)00045-1 - https://doi.org/10.1016/S0261-3794(99)00045-1
2. Bengtsson A. Economic voting: The effect of political context, volatility and turnout on voters’ assignment of responsibility. – European Journal of Political Research. 2004. V. 43. No. 5. P. 749–767. DOI: 10.1111/j.0304-4130.2004.00173.x - https://doi.org/10.1111/j.0304-4130.2004.00173.x
3. Bergh J. Protest Voting in Austria, Denmark, and Norway. – Scandinavian Political Studies. 2004. V. 27. No. 4. P. 367–389. DOI: 10.1111/j.0080-6757.2004.00113.x - https://doi.org/10.1111/j.0080-6757.2004.00113.x
4. Dollbaum J.M. Outsmarting Electoral Authoritarianism? Alexey Navalny’s “Smart Voting” in Moscow and Beyond. – Russian Analytical Digest. 2019. No. 239. P. 5–11. DOI: 10.3929/ethz-b-000367335 - https://doi.org/10.3929/ethz-b-000367335
5. Fiorina M. The Voting Decision: Instrumental and Expressive Aspects. – The Journal of Politics. 1976. V. 38. No. 2. P. 390–413. DOI: 10.2307/2129541. - https://doi.org/10.2307/2129541
6. Gschwend T. Ticket-Splitting and Strategic Voting under Mixed Electoral Rules: Evidence from Germany. – European Journal of Political Research. 2017. V. 46. No. 1. P. 1–23. DOI: 10.1111/j.1475-6765.2006.00641.x - https://doi.org/10.1111/j.1475-6765.2006.00641.x
7. Heath А., Evans G. Tactical Voting: Concepts, Measurement and Findings. – British Journal of Political Science. 1994. V. 24. No. 4. P. 557–561. DOI: 10.1017/S0007123400007018. - https://doi.org/10.1017/S0007123400007018
8. Johnston R.J., Pattie C.J. Tactical Voting in Great Britain in 1983 and 1987: An Alternative Approach. – British Journal of Political Science. 1991. No. 21. P. 95–108. DOI: 10.1017/S0007123400006049 - https://doi.org/10.1017/S0007123400006049
9. Kim H., Fording R. Does Tactical Voting Matter? The Political Impact of Tactical Voting in Recent British Elections. – Comparative Political Studies. 2001. V. 34. No. 3. P. 294–311. DOI: 10.1177/0010414001034003003. - https://doi.org/10.1177/0010414001034003003
10. Kim H., Kostadinova T. Does Tactical Voting Matter? The Political Impact of Tactical Voting in Canadian Elections. – International Area Studies Review. 2010. V. 14. No. 1. P. 49–71. DOI: 10.1177/223386591101400103. - https://doi.org/10.1177/223386591101400103
11. Kselman D., Niou E. Protest voting in plurality elections: a theory of voter signaling. – Public Choice. 2011. No. 148. P. 395–418. DOI: 10.1007/s11127-010-9661-2 - https://doi.org/10.1007/s11127-010-9661-2
12. Lankina T., Voznaya A. New Data on Protest Trends in Russia's Regions. – Europe-Asia Studies. 2015. V. 67. No. 2. P. 327-342. DOI: 10.1080/09668136.2014.1002696. - http://doi.org/10.1080/09668136.2014.1002696
13. Lewis-Beck M.S., Paldam M. Economic voting: an introduction. – Electoral Studies. 2000. V. 19. No. 2–3. P. 113–121. DOI: 10.1016/S0261-3794(99)00042-6. - https://doi.org/10.1016/S0261-3794(99)00042-6
14. Mueller J. Presidential Popularity from Truman to Johnson. – American Political Science Review. 1970. V. 64. No. 1. P. 18–34. DOI: 10.2307/1955610. - https://doi.org/10.2307/1955610
15. Myagkov M., Shchekotin E., Kashpur V., Goiko V., Baryshev A. A comparative analysis of the online activity of Alexei Navalny’s supporters affected by the parliamentary election of 2016 and the presidential election of 2018: regional differences. – European Politics and Society. 2020. DOI: 10.1080/23745118.2020.1752523. - https://doi.org/10.1080/23745118.2020.1752523
16. Patton D. Protest Voting in Eastern Germany. Continuity and Change Across Three Decades. – German Politics and Society. 2019. V. 37. No. 3. P. 72-88. DOI: 10.3167/gps.2019.370306. - https://doi.org/10.3167/gps.2019.370306
17. Pedersen M. The Dynamics of European Party Systems: Changing Patterns of Electoral Volatility. – European Journal of Political Research. 1979. V. 7. No. 1. P. 1–26. DOI: 10.1111/j.1475-6765.1979.tb01267.x - http://doi.org/10.1111/j.1475-6765.1979.tb01267.x
18. Racz A. Putin’s Regime on the Path to More Repression: After Russia’s Regional Elections. – DGAP Standpunkt. German Council on Foreign Relations. 2019. No. 24.
19. Smyth R., Sobolev A., Soboleva I. A Well-Organized Play. Symbolic Politics and the Effect of the Pro-Putin Rallies. – Problems of Post-Communism. 2013. V. 60. No. 2. P. 24–39. DOI: 10.2753/PPC1075-8216600203. - https://doi.org/10.2753/PPC1075-8216600203
20. Tertytchnaya K., Lankina T. Electoral Protests and Political Attitudes under Electoral Authoritarianism. – The Journal of Politics. 2020. V. 82. No. 1. P. 285–299. DOI: 10.1086/705815. - https://doi.org/10.1086/705815
21. Большаков И.В., Перевалов В.В. Консолидация или протест? «Умное голосование» на московских выборах. – Полития. 2020. № 1 (96). С. 50–73. DOI: 10.30570/2078-5089-2020-96-1-50-73. - https://doi.org/10.30570/2078-5089-2020-96-1-50-73
22. Бузин А.Ю. Чужая победа. – Электоральная политика. 2020. № 1 (3). - http://electoralpolitics.org/ru/articles/chuzhaia-pobeda/
23. Вайсберг А. Протестное голосование в российских регионах – случайность или новая политическая реальность? – Generation РР. Приложение к журналу «Публичная политика». 2019. № 1 (S2). C. 37–46.
24. Волков Д., Колесников А. Мы ждем перемен – 2. Почему и как формируется спрос на радикальные изменения. – Московский центр Карнеги, 06.11.2019. Доступ: https://carnegie.ru/2019/11/06/ru-pub-80273 (проверено 03.05.2020). - https://carnegie.ru/2019/11/06/ru-pub-80273
25. Гарр Т.Р. Почему люди бунтуют. – СПб.: Питер, 2005. 461 с.
26. Как протестуют россияне. Результаты мониторинга протестной активности в четвертом квартале 2019 года. – Сайт Центра социально-трудовых прав, 05.03.2020. Доступ: http://trudprava.ru/images/content/Monitoring_4_Quart_2019.pdf (проверено 04.05.2020). - http://trudprava.ru/images/content/Monitoring_4_Quart_2019.pdf
27. Любарев А. Выборы в Мосгордуму: конкуренция и «умное голосование». – Троицкий вариант – Наука. 2019. № 288. Доступ: https://trv-science.ru/2019/09/24/vybory-v-mosgordumu-konkurenciya-i-umnoe-golosovanie/ (проверено 04.05.2020). - https://trv-science.ru/2019/09/24/vybory-v-mosgordumu-konkurenciya-i-umnoe-golosovanie/
28. Мамонов М.В. Электоральные предпочтения россиян: семь пятниц на неделе? – Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2013. № 2. С. 33–39.
29. Навальный А. Как мы будем побеждать «Единую Россию» на выборах. Умное голосование. – Сайт Алексея Навального, 28.11.2018. Доступ: https://navalny.com/p/6017/ (проверено 04.05.2020). - https://navalny.com/p/6017/
30. Нанести максимальный ущерб власти. Как должно работать «умное голосование» Навального на ближайших выборах. – Znak.com. 14.08.2019. Доступ: https://www.znak.com/2019-08-14/zachem_nuzhno_umnoe_golosovanie_na_vyborah_v_rossii (проверено 04.05.2020). - https://www.znak.com/2019-08-14/zachem_nuzhno_umnoe_golosovanie_na_vyborah_v_rossii
31. Овчинников Б. Запись в Facebook, 10.09.2019. Доступ: https://www.facebook.com/boris.ovchinnikov/posts/10156493880497304 (проверено 30.04.2020). - https://www.facebook.com/boris.ovchinnikov/posts/10156493880497304
32. Овчинников Б. Эффект «умного голосования» в Москве: 300 тысяч голосов. – Сайт Движения «Голос», 02.10.2019. Доступ: https://www.golosinfo.org/articles/143799 (проверено 30.04.2020). - https://www.golosinfo.org/articles/143799
33. Рогов К. «Умное голосование»: стратегия, количественные оценки, перспективы. – Встречная мобилизация. Московские протесты и региональные выборы 2019. М.: Фонд «Либеральная миссия». 2019. C. 91–97.
34. Сартори Д. Искажение концептов в сравнительной политологии. – Полис. Политические исследования. 2003. № 3. С. 67–77. DOI: 10.17976/jpps/2003.03.07. - https://doi.org/10.17976/jpps/2003.03.07
35. Семенов А. Событийный анализ протестов как инструмент изучения политической мобилизации. – Социологическое обозрение. 2018. № 2 (17). С. 317–341. DOI: 10.17323/1728-192X-2018-2-317-341. - https://doi.org/10.17323/1728-192X-2018-2-317-341
36. Становая Т. Провальный сентябрь – 2018, или как режим перестает быть путинским. – Московский центр Карнеги, 25.09.2018. Доступ: https://carnegie.ru/commentary/77326 (проверено 29.04.2020). - https://carnegie.ru/commentary/77326