Российские муниципальные выборы через призму электоральной статистики

Любарев А.Е.

Аннотация

Обсуждается специфика местного самоуправления и муниципальных выборов, их отличия от выборов органов государственной власти. Анализируется электоральная статистика для трех циклов выборов (2009–2011, 2014 и 2019 гг.) для десяти муниципальных образований из семи российских регионов, где на муниципальных выборах использовались одно-, двух-, трех-, четырех-, пяти и десятимандатные округа. Исследуется уровень конкуренции на этих выборах, активность избирателей, доля недействительных бюллетеней и корреляция между показателями конкуренции, с одной стороны, и активностью избирателей и недействительными бюллетенями, с другой стороны. Для многомандатных округов делается попытка оценить, является ли выбор избирателей индивидуальным или партийным. Делается вывод о многообразии моделей электорального поведения на российских муниципальных выборах. Предложенная в статье методология может быть использована для широкого исследования муниципальных выборов.

---

Специфика местного самоуправления является одной из самых сложных проблем конституционного и муниципального права. Конституция РФ 1993 г. определила, что органы местного самоуправления не входят в систему органов государственной власти. Поправки к Конституции 2020 г. уточнили, что органы местного самоуправления и органы государственной власти входят в единую систему публичной власти в Российской Федерации.

На протяжении трех десятков лет постсоветского развития схема организации МСУ неоднократно менялась [9; 14; 16]. Федеральный закон от 28 августа 1995 г. № 154-ФЗ давал регионам широкие полномочия в этом вопросе, и в разных регионах схемы были различными: где-то МСУ было организовано на поселенческом уровне, где-то – на уровне районов. Федеральный закон от 6 октября 2003 г. № 131-ФЗ установил в основном двухуровневую систему МСУ. В последние годы в ряде регионов начался процесс ликвидации поселенческого уровня. Первыми от поселений избавились Магаданская и Сахалинская области, за ними последовали Калининградская, Московская области, Ставропольский край и Удмуртская Республика.

16 декабря 2021 г. сенатором А. А. Клишасом и депутатом П. В. Крашенинниковым был внесен в Государственную Думу проект федерального закона № 40361-8 «Об общих принципах организации местного самоуправления в единой системе публичной власти»; 25 января 2022 г. он был принят в первом чтении, но второе чтение пока откладывается. Законопроект предусматривает, в том числе, полную ликвидацию МСУ на поселенческом уровне.

В связи с этим остаются дискуссионными вопросы о специфике МСУ. Есть ли принципиальные, качественные отличия местного самоуправлении от государственной власти, которые диктуют различия в организации этих уровней публичной власти, или эти различия только количественные? Можно ли говорить о каком-то едином подходе к организации местного самоуправления, общим и для небольших компактных населенных пунктов, и для городов-миллионников, и для огромных по территории районов?

С проблемами МСУ тесно связаны проблемы муниципальных выборов, которые необходимы для формирования представительных органов муниципальных образований и также могут использоваться для избрания глав муниципальных образований. Есть ли у таких выборов своя специфика, свои качественные отличия от выборов более высокого уровня? Требуется ли в связи с этим их особое законодательное регулирование, или они могут регулироваться теми же нормами, что и выборы в органы государственной власти?

Эти вопросы поднимались на заочном круглом столе, организованном редакцией журнала «Электоральная политика» и опубликованном в предыдущем выпуске журнала [5]. Участники круглого стола дали на них разные ответы, но в целом преобладал количественный подход. То есть речь шла о том, что муниципальные образования имеют меньший размер по территории и меньшее население по сравнению с субъектами РФ, поэтому и размеры избирательных округов на муниципальных выборах меньше, чем на региональных. Получается, что отсюда и вытекает та главная специфика местного самоуправления – непосредственный контакт кандидатов и депутатов с избирателями (или, иными словами, доступность органов власти для прямого общения, уровень «шаговой доступности»).

В то же время подчеркивались огромные различия между муниципальными образованиями разного уровня. И мы знаем, что в реальности некоторые муниципальные образования по размеру территории и/или населения не уступают иным субъектам РФ.

Самыми яркими примерами можно считать города-миллионники: Новосибирск, Екатеринбург и Нижний Новгород имеют более миллиона избирателей, в то время как в 45 российских регионах проживает менее миллиона избирателей. Что касается территорий, то в качестве примера можно привести Таймырский (Долгано-Ненецкий) муниципальный район, территория которого (880 тыс. кв. км) больше территории любого региона в Европейской части России. При этом район включает два городских и два сельских поселения, и даже самое малое по территории сельское поселение Караул (101 тыс. кв. км) занимает большую площадь, чем 53 субъекта РФ.

При этом один из экспертов отметил, что технологические отличия на выборах зависят от численности округа. В частности, муниципальные выборы в больших округах принципиально не отличаются от выборов регионального уровня в аналогичных по размеру округах.

Ряд экспертов отмечал, что региональный и муниципальный уровни организации публичной власти различаются своими полномочиями. Однако различия в полномочиях – плод законодательных решений. И нам важно понять, продиктованы ли эти различия разной природой обсуждаемых уровней власти или являются результатом субъективной воли законодателей.

Некоторые эксперты отмечали, что на муниципальных выборах граждане выбирают в большей степени конкретных людей, лично им знакомых, в малой степени ориентируясь на то, кто их выдвигает. А при выборах в органы государственной власти большую роль начинают играть партийные программы. Однако сложно сказать, в какой степени этот тезис основан на анализе реальной ситуации, а в какой – на теоретических представлениях.

Представляется, что эти вопросы должны стать предметом научного анализа с использованием данных социологии и политологии, включая и электоральную статистику.

Проблемы эти не являются чисто российскими. Они обсуждаются и в ряде публикаций, касающихся выборов в других странах [1; 2; 3; 4]. В то же время российская модель местного самоуправления и российские муниципальные выборы имеют определенную специфику. Поэтому в данной статье мы ограничимся только анализом российского случая.

Теоретические размышления

Очевидно, что количественные различия между муниципальным и региональным уровнем существуют, но, как отмечалось выше, они не универсальны. Возможно, отмеченные исключения связаны с не самыми удачными решениями конкретно для российского случая. Но нам важно понять, переходит ли здесь количество в качество. Иными словами: есть ли и должно ли быть принципиальное (качественное) отличие муниципального уровня от уровня государственной власти? Ибо только наличие такого качественного различия оправдывает конституционное положение о самостоятельности местного самоуправления.

С моей точки зрения, качественное отличие может и должно заключаться в отсутствии на муниципальном уровне отчуждения между властью и гражданами. Но тогда следующий вопрос: как оценить, есть отчуждение или нет? Когда-то у одного из московских депутатов я нашел такую попытку ответа: к представителю власти можно прийти, и он тебя примет. Думаю, что дело не в этом. Я бы сказал, что отчуждения нет, когда гражданин встречается с представителем власти не только у него в кабинете или на официальных мероприятиях, но и в магазине, на спортивной, собачьей или детской площадке, на автостоянке или в гараже, на родительском собрании в школе или просто на улице. Причем регулярно.

Приведу два момента из личной коллекции. Мужчина, которого мы в 1990 г. избрали в Моссовет, живет в соседнем доме с моим, и я его до сих пор нередко встречаю на улице. А в Риме наш гид рассказала такую историю. У нее была проблема с регистрацией собаки, и она поделилась ею с одним из мужчин, с которым встречалась на собачьей площадке. Она не знала, где он работает, но оказалось, что он – заместитель мэра (разумеется, не Рима, а одного из римских муниципалитетов).

Мне представляется, что этот критерий надо иметь в виду, когда обсуждается вопрос о территориальной организации МСУ. Здесь, правда, сразу возникает двойственность. Одно дело – депутат, другое – мэр. Депутат может быть «своим» (с точки зрения вышеуказанного критерия) даже в крупных образованиях (особенно если увеличить численность депутатского корпуса). Глава может быть «своим» только в небольшом муниципальном образовании.

С другой стороны, муниципальное образование не может быть слишком маленьким, иначе: 1) в нем не будет критической массы кадров, готовых и способных на отправление власти; 2) расходы на содержание органов власти будут непропорционально большими. Было бы весьма полезно сделать расчеты, определяющие, какова должна быть минимальная численность населения в муниципальном образовании с точки зрения этих критериев.

Полагаю, что вопрос об оптимальной территориальной организации местного самоуправления в России так и не решен. Одноуровневое районное, одноуровневое поселенческое, двухуровневое только в сельской местности, двухуровневое в крупных городах – все эти варианты еще требуют теоретического и практического обоснования.

Обсуждая организацию местного самоуправления в России, следует отметить, что в ходе создания этой системы была совершена подмена понятий. В Конституции используется термин «поселение». Однако понятие «поселение» по смыслу эквивалентно понятию «населенный пункт». В реальности же то, что получило название «сельское поселение», обычно оказывалось объединением нескольких населенных пунктов. Объединение иногда естественное, а иногда и искусственное. Больше всего нынешние «поселения» соответствуют дореволюционным волостям, в Псковской области они так прямо и назывались.

Ряд экспертов придерживается идеи о том, что поселение – первично, а все остальное – вторично. Однако эта идея основывается именно на представлении о поселении как едином населенном пункте, едином организме. Но если поселение – ряд искусственно объединенных населенных пунктов, то идея теряет смысл.

Если же обсуждать идею разделения крупного города на внутригородские муниципальные образования, которая была реализована в 2014–2015 гг. в трех региональных центрах, то она прямо связана с вопросом, сформулированным выше: может ли власть в городе-миллионере не быть отчужденной от жителей? Депутаты – еще возможно (если их число увеличить в несколько раз), мэр – нет. Отказ от прямых выборов мэра – тоже не выход.

Конечно, если исходить из того, что жители не привязаны к городскому району – живут в одном, работают в другом, делают покупки в третьем, развлекаются в четвертом, – то ситуация выглядит тупиковой. Думаю однако, что во многих городах есть достаточно понятное естественное деление (на память приходят Нижний Новгород, Пермь, Тольятти, Сочи). Либо есть отдельные пригороды, которые достаточно искусственно прицеплены к основному городу.

Поэтому я полагаю, что идею создания внутригородских муниципальных образований не следует сбрасывать со счета. Но, во-первых, по воле самих жителей, а во-вторых – ни в коем случае не формировать городские советы путем делегирования.

Следует также подвергнуть пересмотру географические критерии формирования муниципальных образований. «Пешая доступность» – безусловный анахронизм. Когда-то (лет 60–80 назад) люди ходили пешком на большие расстояния. Сейчас – не ходят; если нет своей машины и редко ходит автобус, ловят попутку. Есть еще велосипеды, самокаты, мопеды и мотоциклы.

В любом случае лучший критерий – расстояния, но не по карте, а по дороге. Причем расстояния от центра. Конечно, от качества дороги зависит время проезда по ней, но тут уже никак не формализуешь. Площадь – не самый удачный критерий (с учетом лесов, полей и рек).

Постановка задачи

Поставленные выше вопросы требуют анализа с привлечением методов разных наук социологии, политологии, культурологи, географии. В данной статье мы попытаемся понять, какую информацию о местном самоуправлении и муниципальных выборах можно получить с помощью анализа электоральной статистики.

Одним из наиболее универсальных показателей можно считать активность избирателей – долю избирателей, принявших участие в выборах, от списочного числа избирателей. Этот показатель нам говорит об отношении граждан к выборам, в том числе муниципальным.

Ранее мы уже обращали внимание, что активность российских избирателей на муниципальных выборах чаще всего ниже, чем на региональных и тем более федеральных [10; 13: 135–145]. И это свидетельствует о том, что муниципальную власть значительная часть россиян не считает «приближенной к населению». Впрочем, более низкая активность избирателей на местных выборах характерна и для многих других стран [1; 2].

Тем не менее, есть существенная разница в активности между жителями крупных городов и сельских поселений, да и региональная специфика существует. Хотя нельзя не принимать во внимание и другие факторы, влияющие на официальные показатели явки, – от традиций ходить на выборы независимо от отношения к избираемым органам до прямых фальсификаций.

Важным показателем является доля недействительных бюллетеней. Хотя часто считается, что недействительные бюллетени – результат ошибок избирателей, следствие их низкой грамотности, наш опыт говорит, что после отмены строки «против всех» значительная часть недействительных бюллетеней становится проявлением протестного поведения избирателей и в первую очередь – их недовольства предлагаемым выбором [13: 200–208]. Поэтому доля недействительных бюллетеней показывает нам отношение избирателей к набору кандидатов в бюллетене.

Другой комплекс данных представляют показатели конкуренции. Самый простой показатель – число кандидатов на один мандат. Мы знаем, что выборы муниципальных депутатов в одномандатных округах нередко оказываются безальтернативными. А в многомандатных округах возникают ситуации, когда число кандидатов лишь на единицу превышает число разыгрываемых мандатов. Но бывают и муниципальные выборы с большим числом кандидатов.

Более интересны показатели реальной конкуренции, основанные на анализе итогов голосования. При этом на мажоритарных выборах возможны два подхода. Один из них – классический анализ эффективного числа кандидатов (ЭЧК), которое чаще всего вычисляется как индекс Лааксо–Таагеперы. С нашей точки зрения, этот индекс показывает конкуренцию за голоса избирателей.

Что касается конкуренции за мандаты, то показателем такой конкуренции может служить более просто вычисляемая разность между результатами победителя и его основного соперника (на выборах главы или в одномандатном округе на выборах депутатов), либо в более общем случае разность между последним по числу голосов избранным кандидатом и первым по числу голосов неизбранным [13: 37–40].

Ранее отмечалось, что ранговые распределения голосов, поданных за кандидатов, в условиях свободной конкуренции подчиняются закону Ципфа–Парето, то есть зависимость между логарифмом числа или доли голосов за кандидатов и логарифмом их рангов оказывается линейной. В то же время отклонения от этой зависимости наблюдаются довольно часто и не только в результате фальсификаций, но и действия многих других факторов [6; 13: 100–101; 15].

Так, в многомандатных округах обычно используется так называемая блоковая система, когда у избирателя столько голосов, сколько разыгрывается мандатов. Такая система стимулирует кандидатов объединяться в блоки (формальные или неформальные) и агитировать избирателей голосовать целиком за блок. В результате такого голосования наблюдается «эффект метлы», и ранговые распределения могут существенно отклоняться от закона Ципфа–Парето: у кандидатов от одного блока получаются близкие результаты, а у кандидатов другого блока или других блоков результаты значительно ниже и тоже близки между собой [7: 223–224].

Таким образом, анализ ранговых распределений позволяет увидеть, является ли конкуренция между кандидатами индивидуальной или коллективной. Индивидуальная конкуренция как раз и означает, что избиратели ориентируются на личности кандидатов, в то время как коллективная конкуренция означает ориентацию на определенные команды (то есть партийные или квазипартийные структуры).

Задачей настоящей работы является анализ того, как варьируют на муниципальных выборах различные показатели в зависимости от тех или иных факторов – специфики региона, уровня и размера муниципального образования, избирательной системы (одномандатные или многомандатные округа) и др.

Выборка

Очевидно, что в одной работе невозможно исследовать все муниципальные выборы, происходящие в России. Поэтому необходимо определить выборку.

Мы взяли семь регионов, входящих во все федеральные округа (кроме Северо-Кавказского) – Республику Карелия, Пермский край, Амурскую, Иркутскую, Ростовскую, Свердловскую и Тверскую области. При выборе регионов одним из главных условий было отсутствие информации о массовых фальсификациях (лишь Ростовская область по данному критерию оказалась исключением).

Мы анализировали только выборы депутатов и только по мажоритарной системе – в одномандатных или многомандатных округах, где кандидаты имеют возможность непосредственно обращаться к избирателям. Случаи смешанной системы мы также оставили без внимания.

Одна из наших задач – проследить изменение ситуации во времени. Поэтому нам необходимо было найти такие муниципальные образования, где есть данные о трижды прошедших выборах. При этом мы решили не рассматривать выборы, проводившиеся в 2020–2022 гг., так как там применялось многодневное голосование. Кроме того, нам необходимы были муниципальные выборы, не совмещенные с федеральными и/или региональными (и это сильно ограничило нам выбор регионов). В результате мы остановились на выборах, проходивших с 1 марта 2009 г. по 13 марта 2011 г. (первый цикл), 14 сентября 2014 г. (второй цикл) и 8 сентября 2019 г. (третий цикл).

В каждом из выбранных регионов мы искали муниципальные выборы, проходившие в указанные даты. Нашей задачей было найти разные муниципальные образования – муниципальные районы, городские округа, городские поселения, сельские поселения. Если в регионе было несколько муниципальных образований одного типа, где выборы проходили в указанные даты, выбиралось одно. Но нам удалось выбрать только 10 муниципальных образований: в четырех регионах только по одному, в трех – по два. Из них три муниципальных района, четыре городских округа, одно городское поселение и два сельских поселения.

Данные об этих муниципальных образованиях и их избирательных системах представлены в таблице 1. Как видно из таблицы, в семи муниципальных образованиях система не изменялась на протяжении трех циклов. В Усть-Илимском городском округе изменения были минимальны: число одномандатных округов в 2014 г. уменьшилось с 25 до 20. В Рамешковском муниципальном районе в 2014 г. перешли от семи округов (шести двухмандатных и одного трехмандатного) к трем пятимандатным округам. В Сивинском муниципальном районе также в 2014 г. перешли от 15 одномандатных округов к восьми округам (четырем одномандатным, одному двухмандатному и трем трехмандатным).

В целом в нашей выборке оказались представлены самые разные варианты: одно-, двух-, трех-, четырех-, пятимандатные округа и единый десятимандатный округ.

Стоит обратить внимание и на представленное в таблице число избирателей в округах. Здесь особняком стоит Рабочеостровское сельское поселение Карелии, где одномандатные округа включают около ста-двухсот избирателей. В остальных муниципальных образованиях округа насчитывают несколько тысяч избирателей, максимум в Батайске, но и там лишь в двух округах в 2019 г. оказалось немногим более пяти тысяч, а в первом и втором цикле – меньше. Таким образом, во всех округах число избирателей таково, чтобы кандидаты могли при желании встретиться в течение кампании с каждым из них.

Безусловно, данная выборка не может претендовать на полный охват проблем российских муниципальных выборов. Тем не менее, полагаем, что она дает неплохое представление о многих проблемах. При этом наше исследование имеет все же главным образом методологический характер.

Показатели конкуренции

В первую очередь оценим формальные показатели конкуренции. В таблице 2 представлены данные о среднем числе кандидатов на один мандат в начале кампании (на стадии выдвижения) и в финале – в избирательном бюллетене.

Сразу отметим, что в большинстве случаев отсев был небольшой. Максимум (31%) оказался в Братском районе в 2009 г., четверть и более кандидатов отсеялось в Усть-Илимске и Верхней Туре в 2009 г. и в Шимановске в 2010 г.

Тем не менее, среднее число кандидатов на один мандат в большинстве случаев было невелико. В ряде случаев оно оказалось менее 2: в городском поселении Сквородино все три цикла, в Полозовском сельском поселении и Рамешковском муниципальном районе в 2014 и 2019 гг., в Рабочеостровском сельском поселении в 2019 г., в городском округе Шимановск в 2014 г. Самое большое число кандидатов на один мандат неизменно получалось в Усть-Илимске (около 4-х – 5-и).

Любопытен партийный расклад кандидатов. Напомним, что в 2009–2011 гг. выдвигать кандидатов имели право 7 партий, в 2014 г. – 69, в 2019 г. – 59 [12]. Кроме того, право выдвижения кандидатов на муниципальных выборах сохранилось за непартийными общественными объединениями. Тем не менее, непарламентские партии выборы в небольших муниципальных образованиях в основном игнорировали. Да и парламентские партии участвовали не во всех выборах.

В 19 случаях из 30 выдвигали кандидатов (не считая самовыдвиженцев) только парламентские партии. При этом все четыре партии участвовали только в пяти выборах: в Батайске и Усть-Илимске в 2009 г., в Усть-Илимске, в Верхней Туре и в Сивинском районе в 2019 г.

«Единая Россия», КПРФ и ЛДПР выдвигали кандидатов в Братском районе в 2009 г., в Рамешковском районе в 2014 г., в Сковородино в 2019 г. и в Верхней Туре в 2014 г.; «Единая Россия», ЛДПР и «Справедливая Россия» – в Рабочеостровском и Полозовском поселениях в 2019 г. Еще в шести случаях в выборах участвовали только две партии: в Рабочеостровском поселении в 2014 г., в Сковородино в 2014 г. и в Рамешковском районе в 2019 г. «Единая Россия» и ЛДПР, в Полозовском поселении в 2014 г. «Единая Россия» и КПРФ, в Сковородино в 2010 г. и в Сивинском районе в 2009 г. «Единая Россия» и «Справедливая Россия». В Рамешковском районе и в Верхней Туре в 2009 г. кандидатов выдвигала только «Единая Россия». А в выборах в Полозовском поселении в 2009 г. партии вообще не участвовали.

Исключений, то есть участия в выборах непарламентских партий или непартийных общественных объединений, всего 10. «Патриоты России» выдвигали кандидатов в Шимановске в 2010 г., Батайске и Усть-Илимске в 2014 г.; «Гражданская платформа» в Братском районе в 2014 и 2019 гг. и в Батайске в 2014 г., «Коммунисты России» в Батайске в 2014 г. и в Шимановске в 2014 и 2019 гг., Партия Роста в Батайске в 2019 г., «Родина» в Сивинском районе в 2014 г. А в выборах в Рабочеостровском поселении в 2009 г. принимали участие общественная организация «Женщины Кеми» и Кемская районная организация Профсоюза работников народного образования и науки РФ.

В выборах в Полозовском поселении 2011 г. участвовали только самовыдвиженцы. Большинство кандидатов были самовыдвиженцами в Рабочеостровском поселении в 2014 г., в Братском, Рамешковский и Сивинском районе и в Верхней Туре в 2009 г.

Заметная доля самовыдвиженцев была в Усть-Илимске все три цикла, в Братском районе в 2014 и 2019 гг., в Полозовском поселении и в Сковородино в 2014 г., в Батайске, Шимановске и Сивинском районе в 2019 г. Вообще не было самовыдвиженцев в Рабочеостровском поселении в 2009 и 2019 гг. Примерно в половине случаев самовыдвиженцев было немного. Таким образом, муниципальные выборы уже к 2009 г. стали приобретать партийный характер.

В таблице 3 представлены данные по формальным и реальным показателям конкуренции по избирательным округам. Они в данной таблице сгруппированы в основном в соответствии с числом мандатов в округе. И видно, что анализировать эти данные имеет смысл отдельно по одномандатным округам и отдельно по многомандатным.

Здесь важно уточнить формулу для расчета ЭЧК в многомандатных округах. Одно из главных свойств ЭЧК состоит в том, что данный индекс должен быть равен реальному числу кандидатов, если все они получают равное число голосов [8]. А для этого необходимо, чтобы сумма долей всех кандидатов равнялась единице. Поэтому для расчета ЭЧК в многомандатных округах, где у избирателя больше одного голоса, доли кандидатов считались от суммы голосов, поданных за всех кандидатов (когда у избирателя один голос, эта сумма непременно равна числу действительных бюллетеней).

Следует отметить аномальную ситуацию в Сивинском районе Пермского края. Как отмечалось выше, здесь в 2014 и 2019 гг. использовалась схема из восьми округов (четырех одномандатных, одного двухмандатного и трех трехмандатных). Закон для таких случаев требует, чтобы избиратели во всех округах имели один голос. Но в 2014 г. это требование закона не было соблюдено, и в двухмандатном и трехмандатных округах избиратели голосовали больше чем за одного кандидата. Нарушение было замечено после выборов из анализа электоральной статистики, но партии не стали обжаловать результаты выборов, и дело замяли. В 2019 г. голосование уже соответствовало закону – один голос у всех избирателей.

Еще одна необходимая оговорка: при расчете разрыва между избранными и неизбранными кандидатами для удобства расчетов использовались доли голосов от числа действительных бюллетеней, а не от более привычного числа избирателей, принявших участие в голосовании.

Итак, что мы видим в таблице 3? Начнем с одномандатных округов. В каждом из муниципальных образований с одномандатными округами были округа с довольно высоким уровнем конкуренции, где разрыв между победителем и его основным соперником не превышал 6%, а значение ЭЧК было не менее 2, а в некоторых случаях (Усть-Илимск, 2009) достигало 6. И в каждом таком муниципальном образовании были округа с низким уровнем конкуренции, где разрыв превышал 30%, превышая иногда 90%, а ЭЧК было ниже 2, снижаясь в отдельных случаях до 1,1. В Рабочеостровском поселении в 2009 и 2019 гг. было по два безальтернативных округа. Средний уровень конкуренции чаще всего был не очень высоким. Лишь в Усть-Илимске в 2019 г. средний разрыв составил 12%, в остальных случаях он был больше 20%. Среднее значение ЭЧК чаще всего не превышало 3.

В многомандатных округах ситуация с конкуренцией часто была лучше. Так, мы видим, что в Сковородино максимальные значения разрыва между последним избранным кандидатом и первым неизбранным не превышали 5%, а минимальные были ниже 1%. И в целом средние значения разрыва чаще всего не превышали 10%. Значения ЭЧК также часто были достаточно высокие, не сильно отличаясь от формального числа кандидатов, что свидетельствует о достаточно равномерном распределении голосов между кандидатами.

Интересна динамика показателей конкуренции. Здесь не видно общей тенденции. В 2014 г. по сравнению с 2009-2011 гг. все средние показатели улучшились в Батайске и ухудшились в Шимановске и Полозовском поселении. Среднее значение ЭЧК снизилось в большинстве случаев – кроме Шимановска и Полозовского поселения, также в Рабочеостровском поселении, Братском районе, Усть-Илимске, Верхней Туре и Сковородино. А вот средний разрыв вырос только, помимо Шимановска и Полозовского поселения, в Рабочеостровском поселении и Верхней Туре.

В 2019 г. по сравнению с 2014 г. все показатели улучшились в пяти муниципальных образованиях из десяти: в Братском и Рамешковском районах, Усть-Илимске, Батайске и Шимановске. В Рабочеостровском и Полозовском поселениях снизилось среднее значение ЭЧК, но снизилось и среднее значение разрыва. В Верхней Туре и Сковородино, напротив, среднее значение ЭЧК выросло, но выросло и среднее значение разрыва. В Сивинском районе ситуация была разная в разных округах.

Но в целом мы видим скорее улучшение показателей конкуренции.

Активность избирателей и недействительные бюллетени

Данные об активности избирателей (доля принявших участие в выборах от списочного числа избирателей) и о доле недействительных бюллетеней (от числа избирателей, принявших участие в голосовании) представлены в таблице 4. В целом мы видим невысокие значения явки. Средние показатели явки лишь в Полозовском поселении в 2011 и 2014 гг. немного превысили 50%, в остальных случаях средняя явка была ниже – вплоть до 19,8% в Батайске в 2014 г.

Минимум явки (9,4%) мы зафиксировали в одном из одномандатных округов Братского района в 2019 г. Максимальной явка оказалась (73,5%) в одном из одномандатных округов Батайска в 2009 г.

Уровень недействительных бюллетеней варьировал в довольно широких пределах. Характерно в этом отношении Рабочеостровское поселение. Здесь в одном округе (№ 8) в 2019 г. не было ни одного недействительного бюллетеня, зато в другом округе (№10) – более трети (7 из 20). Еще выше был уровень недействительных бюллетеней в округе № 7 в 2009 г. – 19 из 50 (38%).

Высокий, хотя и не столь большой уровень недействительных бюллетеней мы видим в отдельных округах Братского района и Батайска. Средний уровень в Братском районе (6–8%) также можно считать достаточно высоким. В то же время в Рамешковском и Сивинском районах он не превышал соответственно 2 и 3%.

Динамика в отношении явки получилась достаточно выразительной. В восьми случаях из десяти средние значения явки в 2014 г. снизились по сравнению с 2009–2011 гг. (исключения – Рабочеостровское поселение и Сковородино, в последнем случае явка выросла всего на 0,8%). Это очевидно связано с изменением дня голосования: в 2009–2011 гг. выборы проводились в марте или октябре, а в 2014 г. – в сентябре. В следующем цикле уже не было единой тенденции: в пяти случаях явка снизилась и в пяти – выросла или осталась на том же уровне. Если же сравнивать 2019 г. с 2009–2011 гг., то снижение произошло в девяти случаях из десяти (исключение – Верхняя Тура).

По недействительным бюллетеням тенденции иные. В 2014 г. средний показатель увеличился по сравнению с 2009–2011 гг. в четырех случаях и снизился в шести. А вот в 2019 г. средняя доля недействительных бюллетеней выросла в девяти случаях из десяти (исключение – Братский район).

Есть ли связь между явкой и недействительными бюллетенями, с одной стороны, и показателями конкуренции, приведенными в предыдущем разделе? Из теоретических соображений можно предполагать, что чем выше конкуренция, тем больше интереса у избирателей к выборам и тем сильнее у кандидатов мотивация привести на избирательные участки как можно больше своих сторонников. Таким образом, конкуренция должна способствовать повышению явки.

С недействительными бюллетенями ситуация сложнее. Если голосование недействительными бюллетенями – результат ошибок, то чем больше кандидатов, тем можно ожидать больше таких ошибок. Если же недействительные бюллетени используются избирателями в качестве выражения протеста, но следует ожидать повышение уровня недействительных бюллетеней при низкой конкуренции. При этом наш опыт показывает, что когда уровень недействительных бюллетеней невысок, они скорее являются результатом ошибок, а высокий уровень – следствие протестного поведения [13: 200–208].

Мы проверили наши гипотезы для муниципальных образований с большим числом одномандатных округов (не менее 15), то есть для Братского района, Усть-Илимска и Батайска, а также для Сивинского района в 2009 г. При этом для трех кампаний (Братский район 2009 и 2019 гг., Усть-Илимск 2019 г.) мы не увидели никаких значимых корреляций.

Значимые (с точки зрения 5-процентного критерия) корреляции конкуренции с явкой показали только выборы в Батайске. Парадоксально, но наша гипотеза здесь не подтвердилась. Корреляции между явкой и числом кандидатов, а также с ЭЧК оказались отрицательными, а между явкой и разрывом – положительные. Значимая корреляция явки с числом кандидатов получилась только в 2009 г. (-0,55), явки с ЭЧК – во всех трех кампаниях (соответственно, -0,62, -0,42 и -0,43), явки с разрывом – также во всех трех кампаниях (соответственно, 0,60, 0,40 и 0,45).

Иными словами, чем выше реальная конкуренция, тем ниже показатель явки. В качестве примера приведем выборы 2009 г.: самая высокая явка (73,5%) была зафиксирована в округе № 13, где баллотировались два кандидата, ЭЧК составило 1,59, а разрыв – 51%. Также высокая явка (соответственно 70,5, 69,6, 69,0, 68,3, 67,9%) получилась в округах № 15, 11, 23, 25 и 7), где тоже было по два кандидата, ЭЧК составляло 1,19–1,84, а разрыв – 29,3–82,7%. В то же время в двух округах, где баллотировались по 4 кандидата (№ 6 и 21), ЭЧК составляло 2,62 и 2,90, а разрыв – 5,4 и 34,2%, явка была в несколько раз ниже – 25,5 и 24,3%.

Объяснить такой феномен можно только тем, что в условиях высокой конкуренции есть контроль за голосованием и подсчетом голосов, препятствующий припискам. А при отсутствии реальной конкуренции явка завышается административными методами.

Противоположные результаты мы видим в Сивинском районе и Усть-Илимске в том же 2009 г., хотя они и не дотягивают до 5-процентного уровня значимости. Так, корреляция явки с числом кандидатов в Усть-Илимске составила 0,36, а в Сивинском районе 0,43. Корреляция явки с ЭЧК в Усть-Илимске составила 0,34. Корреляция явки с разрывом в Усть-Илимске получилась равной -0,29, а в Сивинском районе -0,33.

Значимые корреляции между долей недействительных бюллетеней с показателями конкуренции были только отрицательными. Чаще всего такие корреляции получались с числом кандидатов: Батайск, 2014 г. (-0,46), Братский район, 2014 г. (-0,48), Усть-Илимск, 2009 г. (-0,59), Усть-Илимск, 2014 г. (-0,56) и Сивинский район 2009 г. (-0,66). В Усть-Илимске в 2009 и 2014 гг. получились значимые корреляции доли недействительных бюллетеней с ЭЧК (-0,54 и -0,52). Эти данные показывают, что доля недействительных бюллетеней снижается с повышением конкуренции, то есть подтверждает протестный характер голосования недействительными бюллетенями.

Противоположную тенденцию показали кампании в Батайске 2009 г. и Братском районе 2014 г., где мы увидели отрицательные корреляции доли недействительных бюллетеней с разрывом – соответственно -0,56 и -0,58. Тут можно предполагать манипуляции.

Блоковое голосование

Как отмечалось в подразделе «Постановка задачи», в многомандатных округах, где число голосов у избирателя равно числу распределяемых мандатов, возможно так называемое блоковое голосование, когда значительная часть избирателей голосует сразу за блок кандидатов, объединенных либо партийной принадлежностью, либо какими-то менее формальными признаками (это может быть просто наличие агитационных материалов, в которых избирателя призывают голосовать за конкретную группу кандидатов [11: 134–139]). Как блоковое голосование отражается в электоральной статистике?

В первую очередь следует отметить, что не все избиратели в многомандатных округах используют все предоставленные им голоса. В связи с этим важным показателем является коэффициент использования голосов избирателями (КИГИ) – отношение суммы голосов за всех кандидатов к числу действительных бюллетеней, деленное на предоставленное избирателю число голосов [13: 82–85]. Коэффициент этот может изменяться от единицы, деленной на число голосов у избирателя (если все избиратели используют только один голос) до единицы (или 100%), если избиратели используют все голоса.

Наш анализ показывает, что в большинстве рассматриваемых случаев данный коэффициент был невысоким (см. таблицу 5). Самым низким он был в десятимандатном округе Полозовского поселения (вплоть до 22% в 2019 г.), достаточно высокие значения (более 80%) получались в отдельных трехмандатных округах Шимановска и четырехмандатных округах Верхней Туры. Фактически при низких значения КИГИ блокового голосования не получается, либо блок включает меньше кандидатов, чем число распределяемых мандатов [7: 228–237].

Как отмечалось в подразделе «Постановка задачи», в идеале ранговые распределения (зависимость логарифма результата кандидатов, неважно, в абсолютных или относительных показателях, от логарифма занятого им места) должны удовлетворять уравнению Ципфа – Парето, то есть быть линейными. В реальности такое случается редко. Примером довольно хорошего выполнения уравнения Ципфа – Парето могут служить итоги голосования в пятимандатном округе № 1 на выборах Совета народных депутатов г. Сковородино 2010 г. (см. рис. 1). В округе баллотировались 10 кандидатов; кандидат, занявший первое место, получил 237 голосов (45,5%), последний избранный кандидат (5-е место) получил 164 голоса (31,5%), следующий за ним (6-е место) – 141 голос (27,1%). Восьмое – девятое места поделили два кандидата со 116 голосами (22,3%), и лишь у аутсайдера (10-е место) более резкое снижение – 76 голосов (14,6%). Как видно из графика, точки вполне хорошо аппроксимируются линейной зависимостью, то есть снижение результатов от лидера к аутсайдеру достаточно равномерное.

Здесь стоит отметить, что первое, второе и четвертое места (а также шестое и седьмое) получили кандидаты «Единой России», а третье и пятое (а также восьмое – девятое) – кандидаты «Справедливой России». Последнее место занял самовыдвиженец. График показывает, что голосование носило скорее индивидуальный, чем партийный характер.

В большинстве же случаев аналогичные графики плохо укладывались в линейную зависимость – наблюдались явные искривления и изломы. Так, в том же Сковородино в 2010 г. в пятимандатном округе № 3 мы видим совсем другую картину (см. рис. 2): три кандидата получили почти одинаковые результаты (275, 274 и 271 голос, 43,7–43,0%), а результаты остальных кандидатов были значительно ниже (186–135 голосов, 29,5–21,4%) и снижались практически линейно. Здесь мы видим блоковое голосование, но не за пять, а только за трех кандидатов (все трое от «Единой России», при этом четвертое и пятое места также заняли их однопартийцы, а шестое-восьмое места – кандидаты «Справедливой России»).

Ярким примером блокового голосования за пятерых кандидатов могут служить итоги голосования в пятимандатном округе № 1 Рамешковского района в 2019 г. (рис. 3). Здесь пять избранных кандидатов (все от «Единой России») получили от 883 (53,4%) до 671 голоса (40,5%), а трое остальных (два самовыдвиженца и кандидат ЛДПР) – от 157 (9,5%) до 97 голосов (5,7%).

Пока нам сложно предложить количественные индексы для оценки блокового голосования. Однако качественная оценка может быть сделана, исходя из данных о разрывах голосов. С одной стороны, мы вычисляем разрыв между долями голосов за последнего избранного кандидата и первого неизбранного. С другой стороны, мы можем вычислить разрыв внутри группы победителей, то есть между лидером и последним избранным кандидатом. Сравнение этих разрывов показывает, насколько сильно группа избранных кандидатов отрывается от остальных.

Наш анализ показывает следующую картину. Чаще всего разрыв внутри группы избранных был больше, чем между последним избранным и первым неизбранным. Самое большое значение отношения (116) получилось в округе № 2 Шимановска в 2014 г. (разрыв между первым и третьим местом 17,3%, а между третьим и четвертым – 0,1%, или один голос). Больше единицы это отношение получилось также во всех случаях в Сковородино, в Полозовском поселении во всех трех циклах, во всех округах Верхней Туры 2009 г., округах № 3 и 4 Верхней Туры 2014 г., округе № 4 Верхней Туры 2019 г., округе № 3 Рамешковского района 2014 г., округах № 2 и 3 Рамешковского района 2019 г., округах № 1–4 Шимановска 2010 г., округе № 3 Шимановска 2014 г. и во всех округах Шимановска 2019 г.

Противоположные результаты оказались в округах № 1 и 2 Верхней Туры в 2014 г., № 1, 2 и 3 Верхней Туры 2019 г., округах № 1 и 2 Рамешковского района 2014 г., округе № 1 Рамешковского района 2019 г., округе № 5 Шимановска 2010 г., округах № 1, 4 и 5 Шимановска 2014 г. Здесь самое низкое отношение (0,15) получилось в округе № 5 Шимановска 2014 г. (разрыв между первым и третьим местом 1,9%, а между третьим и четвертым – 12,6%). То есть выборы в Шимановске 2014 г. дали нам контрастные примеры блокового и не блокового голосования.

Заключение

Муниципальные выборы, особенно в такой огромной стране, как Российская Федерация, отличаются большим разнообразием. Здесь играют роль и региональная специфика, и различия в степени урбанизации (от городов-миллионников до сельских поселений), различия в размерах территории и численности населения и т.п. При этом различаются и используемые на муниципальных выборах избирательные системы, соответственно разнообразны размеры округов и число распределяемых в них мандатов.

Таким образом, описать российские муниципальные выборы с помощью какой-то одной модели не представляется возможным. И для того чтобы иметь относительно адекватное представление о муниципальных выборах, необходима развернутая программа исследований. В зависимости от изучаемых аспектов требуются различные методологические подходы.

В данной работе мы попытались определить методологические подходы к исследованиям муниципальных выборов на основе данных об электоральной статистике. Эти подходы позволяют оценить уровень конкуренции на выборах, его влияние на активность избирателей и протестное поведение. Мы можем также делать оценки, в какой степени избиратели руководствуются индивидуальным выбором, а в какой – коллективным (в том числе партийным).

Эти вопросы тесно связаны с проблемой специфики местного самоуправления и муниципальных выборов. Именно способность избирателей на муниципальном уровне делать индивидуальный выбор на основе знания личных качеств кандидатов может оправдывать выделение местной власти в особую категорию публичной власти, отличающую ее от более высокого уровня государственной власти. Если же выбор делается исключительно на партийной основе, то говорить о специфике местного самоуправления довольно сложно.

Полагаем, что подходы, намеченные в настоящей статье, могут быть использованы для широкого анализа муниципальных выборов.

Поступила в редакцию 15.10.2022, в окончательном виде 14.11.2022.

---

Список литературы

1. Brennan J. Increasing Voter Turnout in Local Elections. – National Civic Review. 2020. Vol. 109. No. 1. P. 16–23.
2. Gendzwill A., Steyvers K. Comparing Local Elections and Voting: Lower Rank, Different Kind… or Missing Link? – ECPR Joint Sessions UCL, Mons, 08–12 April 2019. Доступ: https://ecpr.eu/Events/Event/PanelDetails/7676 (проверено 14.11.2022). - https://ecpr.eu/Events/Event/PanelDetails/7676
3. Jackson L.Toward a Theory of Local Elections: Building a Theoretical Framework by Analyzing School Bond Elections. Dissertation. University of Texas at Dallas. 2017. 91 p. Доступ: https://utd-ir.tdl.org/bitstream/handle/10735.1/5400/ETD-5608-7474.08.pdf (проверено 14.11.2022). - https://utd-ir.tdl.org/bitstream/handle/10735.1/5400/ETD-5608-7474.08.pdf
4. Oliver J.E., Ha S.E., Callen Z. Local Elections and the Politics of Small-Scale Democracy. Princeton University Press, 2012. 240 p.
5. Балабанова О.В., Киселёв К.В., Ковин В.С., Крыжов С.Б., Русакова Е.Л., Черепанова А.Ф., Черепанова К.Ф., Черников В.А., Шавшукова Н.В., Шапиро Л.В. Специфика местного самоуправления и муниципальных выборов. – Электоральная политика. 2022. № 1 (7). С. 5. - http://electoralpolitics.org/ru/articles/spetsifika-mestnogo-samoupravleniia-i-munitsipalnykh-vyborov/
6. Благовещенский Ю.Н., Винюков И.А. Возможности статистики в обнаружении нарушений (выборы в Думу–2003). – Интернет–мониторинг выборов в Госдуму 2003 (гражданская инициатива Проекта «Информатика для демократии – 2000+»). Материалы 3-й науч.-практ. конф. Проекта. М.: Фонд ИНДЕМ, 2004. С. 249–261.
7. Голосов Г.В. Российская партийная система и региональная политика, 1993–2003. СПб: Европ. ун-т в Санкт-Петербурге, 2006. 300 с.
8. Голосов Г.В. Фрагментация партийных систем: новый метод измерения и его применение к результатам выборов российских региональных законодательных собраний (2003–2008). – Электоральное пространство современной России. Политическая наука: Ежегодник 2008. М.: РОССПЭН, 2009. С. 9–26.
9. Зевина О.Г., Ковалевский А.Э., Макаренко Б.И., Максимов А.Н., Миронов Н.М., Михеев С.А., Шавишвили Д.Ф. Местное самоуправление в России: состояние, проблемы, пути совершенствования. Итоговый доклад. М.: Экон-Информ, 2009. 524 с.
10. Любарев А.Е. Активность избирателей на федеральных, региональных и муниципальных выборах в Российской Федерации. – NB: Проблемы общества и политики. 2013. № 8. С. 138–209. DOI: 10.7256/2306-0158.2013.8.8778. - https://e-notabene.ru/pr/article_8778.html
11. Любарев А.Е. Избирательные системы: российский и мировой опыт. М.: РОО «Либеральная миссия»; Новое литературное обозрение, 2016. 632 с.
12. Любарев А.Е. Российская партийная система после реформы 2012 года. –Электоральная политика. 2020. № 2 (4). С. 1. - http://electoralpolitics.org/ru/articles/rossiiskaia-partiinaia-sistema-posle-reformy-2012-goda/
13. Любарев А. Занимательная электоральная статистика. М.: Голос консалтинг, 2021. 304 с.
14. Сергеев А.А. Федерализм и местное самоуправление как институты российского народовластия. М.: Юриспруденция, 2005. 256 с.
15. Собянин А.А., Суховольский В.Г. Демократия, ограниченная фальсификациями. М.: Проектная группа по правам человека, 1995. С. 52–73.
16. Шугрина Е.С. Муниципальное право: учебник. 5-е изд., перераб. и доп. М.: Норма: ИНФРА-М, 2014. 576 с.